«Много я охотился в жизни, но такого чудища не видал», — думал охотник. Взвалил он на плечи и понес домой небывалую добычу. Повстречался с ним шаман.
— Э-э, мэрген,[9] на беду тебе досталась эта птица: быть беде! Не к тебе беда придет, а навалится она на улус, на весь народ. И придет беда, слышь, от сердца и печени этой птицы.
Испугался охотник, потому что был он честным человеком и не хотел родному улусу зла.
— Но может беда и мимо пройти, если исполнишь, что я тебе велю, — продолжал шаман. — Станешь ты варить мясо этой птицы — вари. Станешь ты есть мясо этой птицы — ешь, ничего не будет. Только смотри, не ешь ты ее сердца и печени, а свари ты их в отдельном котле. Я приду — и уж я знаю, что с ними делать.
Пришел охотник домой и лег спать. У него были два сына и дочь. Играли они в это время на дворе, и, услыхав запах вареного мяса, забежали в дом. Мать ничего не знала о наказе шамана. Отрезала она кусочек от сердца и дала одному мальчику, отрезала кусочек от печени — дала другому. Вышли мальчики на двор, и что же: один из них плюнул серебром, а другой — чистым золотом. Плюют ребята, надивиться не могут.
Приходит шаман. Идет он, торопится — и прямо в дом. Встречает гостя охотникова жена, подает ему сердце и печень добытой птицы. Так велит обычай: самое лучшее — гостю. Смотрит шаман на блюдо, облизывается, рукава засучивает, за нож берется.
— А ты, дочь моя, никому не отрезала отсюда? — спрашивает он жену охотника.
— Попробовать, только попробовать, — ответила женщина. — Ребята забегали.
Ахнул, позеленел шаман:
— Горе тебе, глупая баба! — закричал он. — Ты наделила своих детей страшной язвой. И горе всему улусу: весь народ умрет теперь. Что ты наделала, что ты наделала, глупая баба!
Ужаснулась охотникова жена, оглохла и онемела от этих слов шамана. А тот трясется весь, скривился, сгорбатился и продолжает:
— Имеешь ты если уши, слушай: убьешь ты, мать, своих детей, вынешь их сердца и печень и отдашь мне, — а я — видят духи! — приму все на себя, отведу от улуса заразу, спасу народ.
Проснулся в это время охотник и понял, что случилось.
Зарыдали они оба с женой, повалились в ноги шаману.
— Страшные слова говоришь ты, шаман-батюшка! Убей лучше нас, оставь только невинных наших деточек.
Еще пуще затрясся шаман, округлились от злобы его глаза, топнул он ногой и закричал:
— Сюда их сейчас же! Слышите? Слышала все это охотникова дочь. Жалко ей стало братишек, выбежала она на двор и говорит мальчикам:
— У нас шаман. Он страшно рассердился на вас, что вы попробовали сердце и печень птицы, велит он убить вас сейчас же.
Поняли мальчики, что им грозит, и говорят сестренке:
— Подкати-ка к нам старую кадушечку, что под рогожей в сарае стоит, подкати ее к нам поскорее.
Побежала сестренка в сарай и выкатывает оттуда кадушечку. Поплевали в нее братья — наполнилась она золотом да серебром. Зарыли ее мальчики в землю и говорят девочке:
— Запомни это место, милая наша сестренка, будет вам плохо, голод ли придет, обноситесь ли, берите из кадки золота и серебра, сколько надо. А мы уйдем сейчас отсюда. Подрастем, найдем шамана и отомстим ему.
Обняли мальчики сестренку и побежали что есть духу, даром что были босиком.
А шаман, не дождавшись детей, вышел за ними сам. Искал, искал во дворе — нет мальчиков.
Вернулся в дом.
— Это девчонка ваша предупредила мальчишек, и те убежали. Сейчас убейте ее!
Услыхала девочка слова шамана, испугалась страшно и бросилась вслед за братьями в лес.
А в лесу и змее трудно проползти: такой он был густой. Искала сестренка своих браьев, бродила по тайге — даже следов не нашла. Приуныла, запечалилась девочка и уж совсем выбивалась из сил, как увидела в овраге землянку. Зашла туда, а там — никого. Чудно ей показалось: кругом ни души, а в землянке жилым пахнет, и на столе стоят всякие кушанья, будто кто дорогих гостей ждет.
Девочка наелась досыта, а потом забралась в подполье и там заснула.
Землянка-то была разбойничья. Приходят к вечеру разбойники.
— Кто-то у нас был, — говорит один из них, посмотрев на стол.
— Кто-то у нас есть, — говорит другой, потянув носом.
— Раз он был и не ушел, значит, он не боится нас, — сказал третий.
— Если он не боится нас, надо с ним подружиться, — добавил четвертый.