Стая передвигается обычным порядком.
Трибунал уважает порядок, хотя от военной службы его воротит. Кей уверен, что Трибунал прав. Армия справедливее гражданской жизни. По крайней мере, в армии все равны, когда, инстинктивно пригнувшись, прыгают с вертолетного борта. Не повезло — и после десятиминутного боя полученные вчера на складе новенькие ботинки-вездеходы достаются другому, и он сидит рядом с тобой, еще не совсем умершим, но уже разутым, и примеривает трофей, не выпуская сигарету изо рта…
Те, к кому сейчас мчатся Бешеные, много лет назад создавали Стаю вместе с Трибуналом. Из той веселой компании он остался один.
Солнце все-таки умудрилось понаделать дырок в редеющих облаках, и один из лучей скользнул по лицу Кея. Он улыбнулся.
От разогретого мотора поднимается тепло. ХаДэ ведет себя идеально. Кей позволил себе расслабиться и сейчас бесцельно глазеет по сторонам.
Красный.
Кей поднял руку. Колонна замедлила ход, ни на четверть корпуса не нарушая общего строя. Такова договоренность: скорость у всех одинакова и ни одной остановки в пути. Путь проверен лично Кеем.
Подошли к светофору, когда дали зеленый. Колонна разом прибавила скорость.
Выскочили на окружную. Стае предстояло пройти полтора десятка километров, прежде чем она свернет на шоссе и пропилит еще пару км.
Увеличили скорость. Сегодня много машин. Впрочем, какое дело Кею до коробков? Это им до него дело. Каждый второй пялится на Стаю.
Водители дешевых и непрочных легковушек, направляющихся на дачи, вцеплялись в руль и посматривали на Бешеных искоса, взглядом, в котором смешались ноющая боль и неуверенность. Большинство из них вспоминали веселую поддатую молодость, подаренный папой ИЖ-Юпитер с топливным баком цвета яичного желтка и девчонку с хвостом, которую он, трясясь от пронзительного зуда в штанах, больше, чем его мотик на кривой тропинке, отвез на берег реки, туда, «где никто не видит», и там неловко сделал ее женщиной, приобретя первый опыт половой жизни. Вот она, эта девчонка, постаревшая, расплывшаяся, со злыми глазками-пуговками, выбившимися из-под косынки седыми волосами и животом, распирающим бесформенный сарафан. Одной рукой она прижимает к себе клеенчатую сумку с сахаром для варенья, а другой старается удержать любопытного внука, который лезет в окно и поедает байкеров широко распахнутыми глазенками.
Владелец дорогого, ухоженного, холодно поблескивающего многослойным лаком экипажа, нагонял байкеров, замедлял скорость и некоторое время шел рядом, небрежно бросив одну руку на руль, чтобы все видели витой желтый браслет, а другой вытягивая прикуриватель и поднося его к торчащей из брезгливо сжатых губ сигарете с золотым ободком на фильтре. При этом он не отрывал взгляд от Стаи, но что было в этом взгляде, догадаться невозможно. Вероятнее всего, решил Кей, ничего и не было. Он вообще сомневался, что хозяин роскошной тачки что-то думал. Подчинив свою жизнь одному главному принципу: «производить впечатление», он уже не был в состоянии интересоваться окружающими. Это и понятно. Он старался забыть унижения и бедность прошлого и отгонял мысли о неотвратимости смерти, которая поджидает его, присев на подоконник в гулком подъезде элитного муравейника и озабоченно прикручивая глушитель к одноразовому пистолету ТТ.
Таких людей Кей понимал: «Я, когда еду, могу вообще не думать. Я еду. Просто еду. Может, я и не хочу думать? Да и на фиг!»
Одна из таких машин не понравилась Кею. Уж слишком долго она неслась рядом с ними, словно прилипла. Он оглянулся на Стаю и махнул рукой дважды по направлению движения. Злой покинул строй, поравнялся с машиной и заглянул внутрь. Тем, в машине, это не по душе, но они поступили очень правильно, не сделав Злому замечание, просто резко ушли вперед. Им не понравилось выражение лица байкера. Лицо Злого никому не нравится. Злой притормозил и вернулся в строй. Кею показалось, что он недоволен.
«Многие представляют себя на нашем месте, — подумал Кей, — но никто не хочет быть на нашем месте. Хлопотное это дело — быть».
Здания по обе стороны шоссе постепенно уменьшались, прижимаясь к земле, словно понимая, что вдали от города можно выжить, если научиться напрямую питаться почвенными соками. Замелькали микроскопические городки и поселки, заканчивавшиеся на счет «одиннадцать». Кей изобрел собственную систему измерения скорости передвижения. На данной скорости поселок надо проскочить именно на счет «одиннадцать».
«Десять» еще ничего, но вот «двенадцать» — это уже ни в какие ворота! Явное опоздание.
Все эти места он проезжал не раз, и ничего здесь не менялось. Кея это поначалу радовало, потом стало раздражать. В Городе он мог свернуть в переулки и выбраться на другую улицу в поисках новых впечатлений, людей и байков. Здесь же ему предстояло увязнуть в грязи, отъехав пару метров от обочины, и навсегда остаться самым красивым из ржавеющих под мелким дождиком останков деревенских механизмов.
Он и не пытался отважиться на такое безумство. Злопамятный ХаДэ никогда не простил бы хозяину попытку превратить байк в мотокультиватор.
Вспомнился утренний сон. Никак не избавиться от кошмаров. Каждую ночь он идет в бой.
«Странно, — размышлял Кей, позабыв про ХаДэ. — Все произносят слово «бой». Гражданские даже чаще. И все подразумевают атаку. Боец со штыком наперевес, полусогнутый, а вокруг красивые беззвучные взрывы. У тебя разинут рот, а ни черта не слышно, что ты орешь. Какой бред! Бой — это когда ты на привале продрал глаза рано утром оттого, что вопит часовой, которому неправильно перерезали горло. И у тебя полсекунды, чтобы схватить автомат, откатиться в сторону, вскочить и нестись в заросли. Если, конечно, заросли есть. А вот если их нет… То, что начнется, это даже больше, чем бой.
Бой — это еще когда ты удачно прикинулся папоротником и мимо тебя прошли ровно семьдесят три автоматчика. На каждого пришлось по двенадцать ударов пульсирующего в бешеном ритме солдатского сердца. Может, они из «дружественных» войск, но лучше не высовываться. Черт их знает, этих «друзей». На месте мозгов у них вуду. И всем человечина по вкусу».