Выбрать главу

Сказано — завязано. Забрав с собой приготовленную «снасть», Спиридон с Охримом на гарбе добрались до старичка. Тот и впрямь был в годах, да еще и хворый, — тут у него болит, там колет. Но ничего, пересилив свои хвори, он на утро вытащил из сараюхи весла, отвел гостей на берег, усадил в лодку и велел грести наискосок к тому берегу, где саженей в десяти от устья небольшого ручья и было, как сказал дедуля, «тэ самэ мисто, дэ лэжить та поклажа»…

О том, как они опозорились со своей снастью, дядько Спиридон рассказывать не любил. Дело в том, что борона сразу же «вгрузла» в придонный ил, и попытки тянуть ее вожжами вперед лишь способствовали все более глубокому влипанию ее в грязь. Промучившись с час, хлопцы с большим трудом освободили «кляту жилизяку» от крепких объятий «бисовых» донных осадков. «Дэржало, як вроди борону нэчиста сыла ухватыла, — отмахивался от вопросов Спиридон, — а можэ той самый казак Пэрэтятько».

Выкинув на берег борону, наши кладоискатели отцепили от нее кошки и попробовали продолжить поиск с их помощью, уже не веря в успех. Избороздив безрезультатно весь указанный дедулей куток Протоки, они, изрядно уставшие, причалили к берегу, где их ожидал старичок. Тот развел руками и успокоил их тем, что «нэ воны пэрви, и воны, мабудь, нэ послидни, така тут заковыка…».

Дядько Спиридон, правда, нашел на песчаном берегу Протоки большой катерининский пятак, который, само собой, не имел никакого отношения к некрасовскому кладу. Пятак этот давал впоследствии брату его Касьяну повод к насмешкам:

— А чи шо покажи, Спырыдону, той пьятак, шо царица Катэрына посияла, гуляючи у Протоки, — просил он иногда подвыпивши и будучи в настроении. — Та заодно расскажи, як вы с Охрымом боронувалы ту бисову ричку! Спиридон, добродушно улыбаясь, привычно отмахивался — не до того, мол, есть поважнее дела и поинтересней. Пятак же хранил — уж больно хорош он был, большой, тяжелый, с красивыми вензелями. Побрасывая его на ладони, он, бывало, с ухмылкой говорил:

— Нычого… Мы свое ще найдэмо…

В отличие от брата Касьяна он верил, что клад, если «добрэ пошукать», найти все же можно.

А кладов тех в старину было немало. Прошел как-то слух, что в Славянской, на том, говорят, самом месте, где в стародавнее время располагался штаб самого Суворова, случайно откопали «глечик», а в нем «немалая жменя» турецких червонцев синего золота. Не бывает синего? В других местах не бывает, а тут вот было… А взять ту же Полтавскую. На ее месте при том же Суворове стоял столичный аул татарского верховоды, не то султана, не то хана, а может — просто князя — у них что ни главарь, то непременно князь. А только звали того султана Асланом. Это потом батько Бурсак, хай ему будет добре на том свете, переселил сюда казаков-полтавцев из-под Катеринодара.

Так вот, в той Полтавской малые хлопчики откопали в глинищах, а может, в бурьяне нашли — по-разному говорят, — старинный кинжал такой красоты, что сам Аслан не побрезговал бы его носить. Железо, правда, от земной сырости перегнило и превратилось в ржавую коросту, но золотая с каменьями рукоять блестела, как архиерейское облачение.

Но то все случайные находки, все равно, что спиридонов пятак — шел себе человек, ничего такого не думал, а тут ему — счастье, планида такая. Другой, может, сто раз тут спотыкался, или огород копал, а то и криницу, — и ничего…

Касьяну, когда он был на турецкой войне, рассказывал один служивый, казакпашковец, что у них там дюже серьезный клад искали. Приехали из Катеринодара чины войсковые, стариков под большим секретом расспрашивали, может, кто чего знает. Награду обещали немалую, если, значит, чьи соображения на след наведут. И как стало потом известно, искали бочонок, а может и два — засмоленные, с червонным золотом. Вроде те бочонки где-то тут, то ли у Пашковки, то ли у Круглика закопали по приказу отцов-атаманов доверенные после Персидского похода, когда в Катеринодаре казачий бунт случился. А когда тот бунт разогнали, то хлопцы, спрятавшие те бочонки, по судебной ошибке в Сибирь «зашкандыбали» и там сгинули, а другие участники той захоронки не объявились, и только через много-много лет в войсковой канцелярии нашлась какая-то бумага — старинный папир, из которого начальство и прознало, что был такой клад, да только где его искать?

Старики-пашковцы после отъезда высоких чинов за квартой перцовки-горилки трясли чубами, думку думали — «а чи шо правда про ти кляти бочонки, так тоди где их шукать?». Протрезвев, решили-таки сами поискать, полагаясь на здравый смысл, и обозреть подозрительные закутки, исходя из размышления: а куда бы ты сам закопал казенную скарбницу, если бы, не приведи Господь, тебе то было поручено… Мест подходящих было много, по при общем обсуждении все они были по разным соображениям отвергнуты, и выходило, что, может, того «червонного» клада и вовсе не было, а старинный «папир», что нашелся в Катеринодаре, был вовсе не о том, — «мы ж його нэ бачилы!» (мы же его не видели).

Так или иначе, а в станице еще долго жил слух про «персидские бочонки», да так и заглох. Как заглох никем не проверенный слушок про то, что в Ангелинском ерике, прямо у самой нашей станицы, давным-давно затонул турецкий корабль с несметным богатством.

— Можэ пошукаем того клада, — не то в шутку, не то всерьез предлагал Касьян брату Спиридону. — А як найдем, то гульнем жэ поширокому, як гуляли колысь казаченьки-черноморьци!

— Та ни… — обычно отказывался Спиридон. — Клад? Чого его шукать? Вин сам тебе найдет, как ряд твой (т.е. очередь) придет… Однако дядько Спиридон все же не удержался и чуть внове не увязался в поиск сокровищ, не ожидая, когда до него дойдет тот «ряд». Как-то осенью, когда неотложные полевые работы были окончены, к нему явился все тот же неизменный друган Охрим и поведал, что под Таманью какие-то ученые мужи из самого Петербурга могилы (т.е. курганы) копают, и уже нашли «что-то золотое», и что они, те столичные паны, нанимают помощников копать траншеи и отвозить от раскопа землю. И платят, говорят, неплохо, а харчи ихние… И что им, что есть Охриму и Спиридону, в самый раз поехать бы до той Тамани, не доезжая которой где-то близ Старой Кубани за хутором Белым, — Спиридон дознался точно, — и идут те самые раскопные работы. Надо съездить туда, и вовсе не для того, чтобы так вот сразу и подрядиться в раскопщики, а для начала покалякать с теми, кто уже копает, приглядеться, — как это «крученое дело делается». Может они, даст Бог, сами потом какой-нибудь курган раскопают… А гарба у него, Охрима, исправна, и кони застоялись.

В общем, друзья поехали, но ничего для себя полезного на раскопе не увидели, копают люди и копают. Поразила их куча черепков, да еще «заграничный немец», длинный, худой, который все что-то объяснял нашему — «русскому немцу», — и уж тот командовал рабочими. Копают неспешно, каждый ржавый гвоздик, каждую черепушку откладывают в сторону. Перед вечером, правда, откопали небольшую посудину с длинной ручкой. Видать, медную, очень зеленую от старости и вековых невзгод.

— Кругла, — объяснял Спиридон, — така, як салотовка, только маленька. Закордонный немец дюже обрадовался, крутил ее, крутил, нюхал и чуть не облизывал… Как объяснил «русский немец», эта штуковина была очень старой, ею пользовались еще до рождения Иисуса Христа, может, при самом царе Соломоне. Друзья так и прозвали виденную ими диковину «салотовкой царя Соломона».

— А шо, — посмеивался дед Игнат, — може сам царь Соломон как раз в ции салотовци сало соби на борщ толок. Ведь очень стара была та посудина. А что мала, так он, може, сало не долюбливал…

— Так той жэ Соломон був иудейской веры, — напоминала бабка Лукьяновна. — И сала не ел!

— Эгэш! — не соглашался дед Игнат. — Потому и салотовка була манэнька, як он грешил помалу. Он был мудрый, и знал, шо борщ без сала не зробишь: без свинячого тела нету дела! А шо сало ел, так за то ему и прозвище: Саломон… А свой какой ни то курган друзья так и не решились раскапывать. Уж больно много их, таких курганов, вокруг станицы в то время было. Это сейчас их почти все распахали, приземлили, принизили, и тоже ничего не нашли, да и не искали. Вот про клады сейчас и не слыхать, то ли их действительно все понаходили, то ли люди стали богатыми и им чужое сокровище как бы в брезготу.

Дед Игнат сокрушался, что не слышно и о тех кладах, что попрятали наши паны-куркули, которые в двадцатые годы «тикалы за кордон». И может, хорошо прятали. Ходил же слух, что еще в восемнадцатом году атаман Рябовол закопал где-то под Уманской войсковую казну, а где — никто не знает, и ничего от тех казацких сокровищ по рукам не ходило…