У входа в балаган цвели «сояшники» — те же подсолнухи. Дед отпустил распряженных лошадей на пастьбу, а сам занялся каким-то ремонтом балагана. Настя с бабушкой что-то пололи, подгребали. Потом дед собрался сходить «по воду», именно «по», а не «за» — меня все время поправляли, когда я говорил «за водой», мол, пойдешь «за водой» — не вернешься... Я само собой, увязался за ним. Мы по тропе прошли сквозь «маслянку» и оказались на краю балки, поросшей тернами и «шипшиной» (шиповником), и тут дед поставил на землю ведра, взял меня на руки и показал на двух пасущихся невдалеке больших птиц.
— Дрофы! Дюже гарна дичина... Дрофы были похожи на крупных гусей, только на больших ногах. Они спокойно пощипывали травку, потом, увидев нас, неторопливо удалились. Впоследствиии я видел дроф и под Тимашовкой, да и отец приносил их с охоты — дичина действительно была «гарна»... Где-то незадолго до войны она исчезла с кубанских степей окончательно. А были ведь у нас такие птицы. Бывало, их заготавливали на зиму: в печи запекали в соленом тесте, которое пропитывалось жиром самой дичины, и подвешивали на чердаке, где было достаточно прохладно и гулял ветерок. По нужде такую заготовку снимали с крючка, разбивали высохшую хлебную корку и разрезали птицу на аппетитные куски, разогревали и подавали к столу...
На обед бабушка «на цыглинках» (на кирпичах) сварила пшенный супчик. Каким он показался мне вкусным! То ли нагулялся хлопчик на полевом просторе, то ли действительно в том чуть пахнущим дымком жиденьком вареве, «засмаженным цыбулей» (зажаренным луком) было что-то неповторимое, объяснить которое обычными словами нельзя.
В балагане я увидел висевшую на стене картину. На ней был изображен круглолицый усатый человек с бандурой на руках, сзади него — красивый конь. Бандурист сидел в непонятной позе, которую я тут же попытался повторить. Так сидеть было неудобно, хотя и можно, когда, к примеру, нет стула или табуретки. Вот только жаль, что у меня нет бандуры... Дед, заметив мои упражнения, улыбаясь, объяснил, что на «парсуне» изображен казак Мамай[21].
— Был такый добрый казачюга, азиятам, абож тем же туркам-татарве спуску не давал, а сам был веселый и певучий. Вот у него саблюка, вот — пороховныця, а тут — сулия с горилкой и торбочка с тютюном-табаком.
— А где он жил? — спросил я, не видя на картине ни хаты, ни какого-либо шалаша. — А везде... Он же казаковал, ездил по степи с места на место, нес охрану и ублажал людей своими песнями. Это сейчас казаки живут по хатам... Говорят, что такого Мамая и совсем не было, да только брешут — был! И посейчас с таким прозвищем их на Кубани немало. За Славянской по Анастасьевским хуторам тех Мамаев дюже густо. Может, то их какой пращур… «Казак Мамай» мне очень понравился, и я позже, узнав про татарского предводителя Мамая, всерьез его не принимал, для меня настоящим был совсем другой Мамай — казак, которого я видел на картине в дедовом балагане...
И еще запомнилась гроза. Где-то во второй половине дня над степью повеяло ветерком, небо стало быстро заволакиваться сначала бело-серыми тучами, потом откуда-то взялась громадная черная «хмара», она закрыла собой почти всё видимое и невидимое пространство, пригоршнями сыпанул сначала мелкий, задорный дождичек, и раздался неуверенный гром, отдаленный, один, другой, блеснула молния и — началось! Дождь полил, что называется, как из ведра, небо корежилось в железном грохоте, молнии накладывались одна на другую, то огненными змеями уходили в землю, то с треском рассыпались где-то вверху. И когда они вспыхивали, то в распростёртой над нами угольно-черной туче, казавшейся абсолютно однородной, вдруг высвечивались какие-то прорехи, дыры, пещеры и ямы...
Мы с дедом стояли под навесом, и я точно помню, что мне было совсем не страшно, а наоборот, восторженно весело в этом вселенском погроме, могучем и сказочно прекрасном. Вот две особо яркие, голубовато-серебристые молнии сверкнули совсем близко, зазмеились и ушли куда-то за окаем. И тут громыхнуло с такой силой, что стоявшие сзади нас кони ошалело дернулись, и тут же обреченно затихли, как кролики перед пастью огненного удава. Дед перекрестился, что-то прошептал, и мне было видно, что ему — тоже интересно!
Гроза прошла также скоро, как и началась. Уже через полчаса, может чуть больше, ливень прекратился, черная хмара ушла к горизонту и хотя там, где-то вдали, еще погромыхивало, над нами заголубело небо, и было понятно: праздник кончился!
Огромной дугой над степью выросла радуга, яркая у основания и чуть размытая к вершине.
— Отож, — показал мне ее дед, — она означает, что всемирного потопу не будет! Так в Святом писании прописано. И кажется мне, что именно с того момента я усвоил себе, что какой бы сильной не была гроза, ее пронесет, засветится радуга и вселенской погибели не будет...
Через много-много лет, когда я был совсем уже взрослым, а дед Игнат совсем уже старым, я как-то спросил у него, помнит ли он ту грозу, которую мы с ним пережидали под навесом у степного балагана.
— А как же? — даже удивился дедуля. — Тож було чудо! А чудо и есть чудо, его из головы не выскребишь!.. И я понял, что для меня таким «чудом» была не только та памятная гроза, а все, что я тогда увидел, и дорога, и дедово подворье, и его окрестности. Хорошо, когда жизнь — чудо!
Чудом жили, чудом живем, на чудо надеемся, чудом спасемся... Да здравствует чудо!
Краткий словарь старокубанского языка, устаревших слов, встречающихся в этой книге
абож — или анчутка— чертёнок
анцыбуленок — чертёнок
аспид — сатана, чёрт
баз — двор, загон
байдуж — всё равно, Бог с ним!
байстрюк — непутёвый (незаконнорожденный)
балаган — лёгкое строение
балакать — говорить
баранта — овцы
бачить — видеть
баштан — бахча
брыль — сломенная шляпа
будяк — сорный колючий бурьян, татарник и т. п.
буза — алкогольный напиток из молока булыга — булыжник
бурдюк — сосуд из шкуры овцы (козла, быка и т. п. )
буряк — свекла взвар — компот
ветряк — ветряная мельница
вытребасы - пустяковины, приятные ненужности
гай — лес
гарба — телега
гарбуз — тыква
глечик — кувшин
гнояка — навоз
горилка — водка, самогон
гуртовать — объединять в гурт стадо, собирать вместе
гуртоваться — собираться в кучу, в гурт (в стадо)
гепнуть — ударить, разбить
грэць — чёрт
гэть — прочь! доливка — глинобитный пол
доня — доченька драбина — лестница, решетка для увеличения бортов воза дрючок — жердь
духан — кабак, шинок, пивная
дивиться — смотреть
журкотать — журчать
залога — засада
засмажить — задобрить варево луком, поджаренным на масле
заховать — спрятать
кавун — арбуз
каганец — плошка с растительным маслом и фитилём
кагал — ватага, сообщество
казан — котёл
кацап — москаль
колготня — суета, заботы
коноводить — руководить
коник — кузнечик
коханый — любимый
кошара — скотный двор, овчарня, становище, полевой стан
кошеня — котёнок
крадькома — украдкой
кужух — шуба (овчиная)
куток — угол
лиска — плетень, забор из хворости, камыша
люлька — курительная трубка
мабудь — вероятно, наверное
мажара — большой воз, гарба
макитра — большой горшок
маракувать — соображать, думать, догадывтьея, размышлять
мандрувать — идти, ехать, отпраляться, двигаться куда-либо
маслянка — подсолнух
мацать — щупать, трогать
млын — ветряная мельница мрия — мечта, нечто едва видимое, мерцающее, брезжущее
навада — наваждение
навпростец — напрямик
надыбать — найти, встретить
налыгач — веревочный повод в упряжи; веревка, привязанная к рогам вола, коровы
наобрыдло — надоело, наскучило, осточертело
невира — безбожник
21
Мамай — казак, фольклорный герой запорожских черноморских (кубанских) казаков, благородный рыцарь, защитник вольной казацкой бедноты. Его характер известен из устных преданий и множества изображений (картины, лубки, рисунки на дверях, крышках сундуков).