Байки деда Семена. Случай второй. Иван и Малика.
М-да… Стало быть, весна пришла… Как только засвистал, защелкал в кустах соловей, да задухарилась лесная черемуха, тут же парни наши леспомхозовские засуетились. И кто во что горазд, ты подумай! Ну, перво-наперво бороды обрили. А Васька Чоботов достал из мешка свои хромовые сапоги, начистил их до блеску и в таком вот виде, заправив за голенища брюки и надев поверх рубахи пинжак, а на голову натянув кепку, наладился бегать в соседнее сельцо на танцульки. За ним и прочие умельцы потянулись. До блеска Васькиных сапог, конечно, не дотянесся, однако ж с девками погужоваться всем охота. Дело обыкновенное. Дед Семён тоже раздухарился. Сидит с трубкой вечерами, да байку за байкой травит. Парни слушают, хмыкают, да на танцульки бегут.
— Не верим мы, — говорят, — онако ж твоим байкам, дед!
— Неуки, — говорит дед Семён. — Не веруют… Фомы! Скажите, пожалуйста! Ну и будя вам, стану я на вас размениватьси!
— Дед Семён! Не гнушайся! Уважь! — говорят те, что постарше, и слушают.
И дед Семён старается и одну за другой байки сказывает. Как-то раз по дождливому времени парни остались на лесосеке. Даже Васька сапоги свои хромовые пожалел и никуда не пошёл.
— Эх, — говорит, — Лариска в город укатила, а на иных мне смотреть нонеча охоты нету. Не кажутся они мне!
— Скажи-ка, не кажутся! — встрял тут дед Семён. — Ишь, разборчивый какой!
— А и разборчивый, — Васька грудь колесом выпятил, ровно дутыш, и важно так на деда смотрит.
— А что ж Лариска? Пошто ты, охламон, на ей не женисси?
— Вот ещё! — напыжился Васька. — Стану я молодые свои года на этакое дело переводить! Мне погулять пока охота!
— Погуля-ать… — протянул дед Семён. — Ишь, ходок какой выискался! Да разборчивый какой! А я счас тебе историйку побаю. Вот ровно про такого разборчивого, как ты. А? Как?
— Давай, дед! Давай! — стали все его упрашивать.
Скучно же на лесосеке в дождик-то мокнуть! Ну, уселись мы под навес, однакоч, бывалым делом костерок развели, самокрутки закурили, и дымок сизый так ровнёхонько на волю с-под навесу потянулся. Дед Семён за трубку принялся, крякнул и говорит:
— Ну, что жа… Парни народ глупый, что и говорить…
— Ну, ты, дед скажешь! Это девки народ глупый! — зашумели тут все, кто во что горазд.
— Цыц! — крикнул дед Семён. — Ишь ты! Ужо я вас! Знаю або, что говорю! Не пустобрёх ведь! Не емеля какая! Говорю, глупый, стало, так и есть! И через баб глупеют раз во сто! Как если он сам по себе наособицу, али с товарищами, так ничо, человек верный! А как до бабьего полу дойдёт, так и куды разум девается? Во — вопрос! Научной… — дед Семён поднял палец к небу.
— Научный! — рассмеялся тут инженер Серёгин. — Скажете тоже, дедушка! Нету такой науки, чтобы занималась этакими делами!
— А и зря, что нету. Оттого и есть дело такое наше пропащее. Ежели б знали, как уберечься от бабьего полу, то иной бы расклад на земле пошёл. А так… — дед махнул рукой.
— Да ты говори толком, дед Семён, ты на что это намёки кидашь? — зашумели парни.
— А вот, однако, послушайте!
Дед Семён затянулся как следовает из своей трубки, приосанился и начал говорить…
— Было это годков этак с десять тому назад. Леспромхоз наш тогда гремел на всю округу. Одних только почётных грамот собрали, не соврать, штук пятьдесят! Да переходное красное знамя. Соцсоревнование, оно, брат, дело не шутошное. А мы — первые в районе! И был у нас тут паря один справный, по имени Иван. Иван тот был с-под Воронежу. Сам собой красавец редкостнай: кудри золотые, глаза синие, ровно васильки. И, хоша руки крепкие и сам он таков был, что любую корабельную сосну в одиночку завалить мог, на вид притом был тот Иван совсем не кабанистый. А даже напротив — такой, ну… как обсказать… ну, — дед Семён посопел, — ну, ровно ваза стеклянная. Однаким словом — худощавой да необстоятельной. Ну, то-иссь, как сказать… Не бугай, одним словом. И росту малого. На тот рост многие налетали, и по первой всяк тянулся Ивану личность набить. Покуражиться. Но Иван в обиду не давался и Козлова Петра, кабанищу здоровенного, раз отходил для примеру от всей души. С той поры Ивана совсем задирать перестали. Среди девичьего народу Иван тоже прославился. Глаза-то синие — ух! — смотрит ими ён, окаянец, а девки так и тают, так и тают! Ровно мухи! И комсомолки, и молодки, да и мужатые крепко бабы тоже от его взгляду маненько того… Притаивали… М-да-а…