— Упросом тебя прошу, — говорит, — ведь люблю я тебя! Что ж ты, окаянный гад такой-сякой, душу мне мотаешь? Ведь уезжаем завтра! Да и всё! Выдадут меня там замуж, и жизнь моя совсем поломается!
А Иван всё своё гнёт:
— Люблю тебя, но жениться теперь никак не могу. Поедем на стройку, завербуемся, а там и поженимся! А хочешь, по комсомольской, аль по партейной линии на отца твоего воздействуем!
— Эх, дурак ты, Ваня! Совсем дурак. Что отцу моему твоя партейная линия? Ну, решай!
— Нет. Не могу. Да и негоже это, чтоб девка в этаком деле на парня давление оказывала!
— Давление… Это на тебя комсомольский актив давление оказывает, а я люблю тебя, — говорит, а сама руками его так и обвивает.
Но Иван держится, слабины не даёт.
— Люблю, — говорит, — тебя. Но жениться не стану. И не проси!
— Ну, будь по твоему! — говорит ему Малика. — Только вот попомни мои слова. Как ты мою жисть всю как есть поломал, так и тебе счастья не видать. Коль ты такой трус, то счастья тебе не полагается!
И плюнула прямо ему под ноги. С тем и ушла.
Уехал Юсуп, уехала с ним и Малика. А Иван остался у нас, на лесозаготовках. И вот стали мы примечать, что с Иваном будто что неладное творится. Ходит, как сам не свой, а опосля и попивать начал, чего за ним никогда, правду сказать, не водилось. Ну, врать не стану. Рюмку когда-никогда принимал, а чтоб крепко выпивать — таковского не бывало. Мы к нему с расспросами. Он молчит. Знамое дело, таится! Однакоч, был у Ивана дружок один закадычной, Сашка Чобот. Сашка тот и донёс до общественности, что Иван будто сказывал ему, что пьёт с горя. Что Малика ента самая ему кажный день мерещится, и чрез то он сознательность свою и потерял, через то и пить начал. Иван, дескать, говорил Чоботу так:
— Иду, мол, я по просеке. Смотрю — сосна. Беру пилу (известное дело, пила «Дружба», штука хорошая), подымаю её и эдак на сосну наставляю. И уж было совсем её допилил, как тут из сосны той, из ветвей её, смотрит на меня Малика, грустно так смотрит, и говорит: «Иван! Ты жисть мою поломал… Счастья тебе не видать!».
По первости как Иван такое увидел, так его чуть сосной не завалило. Чудом спасся! Потом, хоть и с опаской, приступил обратно к делу. И то! План-от надо выполнять по соцсоревнованию! А ему обратно — морок! Говорит: «Счастья тебе, Иван, не полагается!» и хохочет так заливисто! Ну, с энтакого кто хошь запьёт! Стал Иван с лица спадать, с доски почёта его, одноконешно, сняли. Во-первых, за пьянку. Ну, а во-вторых, план не выполнял. Да какой там план! — дед Семён махнул рукой. — Воробьишкины слёзки! Уж его и на партсобрании песочили, и через профсоюзную линию увещевали. Даже дохтуру показывали. Ничего! Вижу, говорит, Малику, и деревья рубить не могу. И точка. Вот так вот минул год. И докатился до наших краёв слух, что будто бы Юсуп на родине помер, а Малика замуж вышла за того самого председателя райсовета, за которого её отец сватал. Вот и весь сказ.
Дед Семён пыхнул дымком, а все зашевелились, да загудели. Как говорит наш парторг товарищ Постников, началися прения.
— Ну и история! — покачал головой Васька Чоботов. — Ерунда какая-то! Ты к чему её сказывал-то, а, дед Сеня?
— К тому, что ты ежели на Лариску глаз положил, так и женись на ей незамедлительно!
— Да вот ещё, женись! — закобенился Васька.
— Правильно дедушка Семён говорит, — заявил тут инженер Серёгин, да так строго заявил, что Васька и иные попритихли. — Вот посмотрите, до чего нерешительность, а попросту говоря — трусость! — довели этого Ивана. Лишился хорошей девушки.
— Дак, поди, он себе другую нашёл! — ввернул Чоботов. — А? Аль не так? Дед Сень?
— А не так! — ехидно сощурился дед Семён.
— А чем же у него дело кончилось? — заинтересовались мы все.
— А вот чем. Уж опосля того, как дохтур на Ивана поглядел и сказал, что кроме как пьяного дела на нём никакой иной хворобы нету, отправил наш парторг Ивана на лесосеку. Тому делать нечего! Или в лес идти, или под статью. Закручинился Иван, взял пилу «Дружба» и побрёл к сосёнкам. Одну спилил — вроде ничего. Иную — тоже порядок. Обрадовался Иван. Ну, думает, отпустило! И пошёл: одну, другую, третью! Бригада смотрит на него — радуется. Парень в ум вошёл! Бригадир — Илья Уклейкин — про себя смекает, что тут и его заслуга есть. И что рожу его бригадирскую чрез енто легко и свободно в газете «Лесоруб» пропечатают. Уклейкин уже и премиальные в уме подсчитывает, радовается тихо про себя, и тут вдруг Сашка Чобот как завопит не своим голосом: полундра! Этот Чобот на флоте служил, и всякие такие словечки часто подпускал. Все рты поразинули, да куды там! Сосна огроменная, саженей шести в обхват толщиной, придавила Ивана, они и ахнуть не успели. Кинулися парни к Ивану, а тут белый-белый, едва дышит. Ну, напружинилися, откинули дерево от грудей ево.