Откуда-то из верхних кают всю ночь доносились то крики, то приглушённые стоны, то глухие удары и вот, на утро, когда она наконец затихла, один из матросов привёл её обратно. Он скинул её вниз, с лестницы ведущей на верхнюю палубу. Она упала прямо посреди трюма, в пятно света, проникающего через решётку верхней палубы. Оборванные юбки, грубая, испачканная кровью рубаха… Лицо её почти не тронули – пара ссадин, не более того. Капитану явно нравилось её красивое, нежное личико. Но всё остальное… Казалось, что над ней поработал мастер, который точно знал, что и как делать, чтобы оставить девушку в живых, при этом не повредить ни её красоте, ни здоровью. У капитана был богатый опыт.
При виде Акетч, впервые за время плаванья, из клетки стоявшей в дальнем конце трюма послышался звук. Сначала это было нечто похожее на безпорядочные удары о стены клетки, будто человек внутри просто вымещал свою злобу, а затем он закричал. Несмотря на то что рот его был зашит, каждому в трюме было слышно – скорбь переполняла его крик. Человек в клетке не был ей ни другом, ни родственником, но его горе и ярость были так велики, что даже Капитан, не осмелился бы зайти сейчас в его клетку.
На крик сразу же прибежал один из матросов. Осмотревшись вокруг и убедившись, что именно заключённый в клетке является источником крика, он угрожающе вскинул руку в его сторону и, попытавшись придать своему голосу хоть сколько-нибудь уверенный тон, закричал:
– Ты! Ж-жалкое… Н-н-ни звука! Ты всё понял?
Узник упёрся головой в прутья клетки и покрасневшими, полными безумия глазами уставился на матроса. Один из прутьев упёрся в переносицу. А затем, он надавил на решётку так, что из носа потекла кровь. В его взгляде не было ничего, кроме абсолютной, захлёстывающей ярости.
– Гммммм – прохрипел он так громко, что не будь его рот зашит, его вопль разнёсся бы по всему кораблю.
Охранник попятился и один из рабов позади него усмехнулся, за что тотчас же поплатился несколькими ударами по лицу. Но в этот день ни один из матросов к ним больше не спускался. Акеч уложили на скамейку и давали столько еды и воды, сколько могли.
В голове Камо отчётливо прозвучало: «освободи меня».
Он встрепенулся, ища источник звука и, поняв, что голос слышен ему одному, посмотрел на клетку. Узник стоял во весь рост и полными решимости глазами смотрел на Камо.
«Освободи меня!».
Камо был в замешательстве. Ему всего пять лет и он закован в цепи! Как он может помочь?
«Остальные не слышат. Слишком взрослые. Освободи меня».
Но Камо не мог его понять. Как он, маленький мальчик может освободить его из железной клетки, когда он сам закован в цепи?
На следующий вечер Капитан пришёл снова.
Когда он закончил привычный обход отсека где сидели невольники и стал напротив Акеч, она покорно опустила голову, встала со скамьи и замерла, в ожидании пока капитан отстегнёт цепи. Когда кандалы глухим ударом опустились на деревянный пол, Акеч, некогда гордая африканская львица, безропотно двинулась в сторону лестницы, ведущей на верхнюю палубу, но капитан выставил вперёд руку, преграждая ей путь.
– И? Дикая сучка сегодня не попытается исцарапать мне физиономию, ударить по яйцам, или хотя бы вцепиться зубами в глотку? – Ухмыльнулся капитан – Ты становишься скучна, детка, ты в курсе? – С этими словами он могучим ударом сбил её с ног, закинул на плечо и потащил наверх. Наверху её встретили улюлюканьем.
Все ли они были так жестоки? Неужели каждый из них хотел причинить ей вред, унизить её? Камо, прикованный под лестницей рядом с Баако, прислушивался к происходящему и ненавидел себя… Нет, не за то, что он ничего не может сделать. Он ненавидел себя за то, что сейчас, в конкретный данный момент, он радовался тому что сидит на цепи, в тёмном, сыром трюме, пропахшем потом и нечистотами. Сидит без надежды вернуться домой, но сидит в своём безопасном закутке рядом с сестрой, под лестницей, целый и невредимый, невидимый для всех, неспособный помочь. Он ненавидел себя в первую очередь за то, что в глубине души, он был рад, что ничего не может сделать.
Следующее утро отличалось от предыдущих. Часто, по утру, невольников будили шаги капитана, заставляющие всё нутро сжаться от ужаса. Сапоги тяжело опускались на деревянные, скрипучие ступеньки и этот скрип с глухим ударом по дереву, сопровождался тяжёлым дыханием очередной девушки, нередко всхлипывающей от боли после ужасающей ночи. Но этим утром всё было иначе.