ибо пьем мы, конечно, за вас!
2.26 Ошибка часовщика
Мастер золотые руки
бородатый старый Лейб
Смотрят нежно глазки-щелки
на часы как на дитя.
Постигал свою науку
ты, наверно, сотню лет.
Мой Буре, упавший с полки,
к жизни ты вернешь шутя.
Старичок бормочет что-то
сжав часы в руке-ковше
Говорит сжимая губы,
начинает чехарду:
– Это добрая работа.
Так не делают уже.
Триста евро. Это грубо.
Репассаж* я проведу.
Я кричу, ругаюсь, вою:
Я азартен и горяч.
Репассаж мне твой не нужен!
Ось и камень – вся ботва!
Он качает головою.
Не уступит мне, хоть плачь!
Он таких как я на ужин
съест десятка, может, два.
– Ты отдашь мне лишь бумажки.
nothing, пустяки, штуёт
Ты ж не жаден по природе.
Дам я жизнь твоим часам!
Мастер допустил промашку.
Время,– пусть себе берет.
Старый Лейб глаза отводит.
Он к работе рвется сам.
Мне часы пришли от деда
Он такой оставил след
Я пойду своей дорогой.
Точно знаю, господа:
Деньги – стоят меньше следа,
Нынче есть, а завтра нет.
Память стоит очень много.
Больше жизни, иногда.
*Репассаж – техосмотр часов с чисткой и возможной заменой деталей
** nothing, штуёт (иврит) – чепуха, пустяк
2.27 Солдаты времени
"Солдаты! Сорок столетий смотрят на вас с высоты этих пирамид". Наполеон 1798 г
Ведут нас безумец, безглазый и плут
сквозь мрак по зыбучим пескам.
Сулят избавленье из времени пут
Всем верящим в них простакам.
В колючих лучах Провидения глаз
печально, но пристально бдит,
и пялятся сорок столетий на нас
с облезлых высот пирамид.
Как пули шрапнели то фейки, то спам,
то добрым властям дифирамб.
– Наверх вы, товарищи, все по местам!
Хореет на мачте наш ямб.
Пусть я не дойду или ты не дойдешь,
наш будет инскрипт* нарочит.
На наших айфонах уже молодежь
нам лайк отходной отстучит.
А Время спокойно продолжит полет
под выплески праздничных дат.
И без промедленья себе отольёт
из олова новых солдат.
В Нью-Йорке, Париже, Сеуле, Москве
В Тик-Токе с Рапунцель зажги,
когда в оловянной твоей голове
вчистую застынут мозги.
И горы ветшают и царства падут,
морское поднимется дно.
Века ли пройдут или пара минут
Тебе-то не все ли равно?
На небо спешить нам пока не резон
и сон, как и подвиг, в зачет
Ведь я не Геракл и ты не Ясон.
Кемарим, а служба идёт.
* инскрипт – памятная или дарственная надпись
2.28 Виновен! (Михаилу Ефремову)
Этот лук был прекрасен, Боже!
Словно дева на брачном ложе.
Нежных рук он жаждал. Умелых,
чтобы небо пронзали стрелы.
Начиненные миозином
мышцы сжались жгутом резинным,
а потом, словно пасть гадючья,
враз распялились пальцев крючья.
Чуткий лук легко до предела
распрямил согбенное тело.
Тетива, прогудев жеманно,
в наруч звякнула злым чеканом,
и стрела, плучив свободу,
взмыла жалом вверх к небосводу.
Песню пела, легко летела…
пронизала ласточки тело.
И кому я тупо талдычу
про ненужную мне добычу!
И кому сказать, сквернословя,
что совсем я не жаждал крови.
Алость пятен и лук – улики.
В небе тучи, как судей лики.
Воздух давит, тяжел, свинцовист,
и черней Преисподей совесть.
2.29 Доразвивались!
Скупаем души – рубль за десять.
Война обыденней чем грипп.
До исступленья правда бесит
Как ржавый скрип.
Мы загниваем, без сомнений:
Уже разжижены мозги.
Перед толпой ты будь хоть гений, -
Себе не лги!
И бред и фейки души спамят,
Залил эфир словесный СПИД,
А у людей отшибло память
И разум спит.
Творец, наверно, очень злится:
В зенит пошла Полынь-звезда
И близок к нам Апокалипсис
Как никогда.
2.30 Этот непонятный, непонятный, непонятный мир
Мир безжалостен снаружи
как наждачный жесткий круг.
Кожу рвет, суставы рушит,
словно зубы злых зверюг.
Чтобы ты притерся к прочим,
стал удобным, как шарнир.
Потому нас всех курочит
наш ужасный прочный мир.
Мир с изнанки очень тонок
как из радуги ларец.
Что увидит в нем ребенок
не заметит и мудрец.
Не поймет его явленья
сколько лет не проживи.
Создан мир из восхищенья
и замешен на любви.