Выбрать главу

его кидало в холод и жару

Он ранее устроить не пытался

С еврейками любовную игру.

Четыре дня по делу и без дела

Использовал он позы, щедрость, лесть,

когда Юдифь, как говорят, "созрела"

отдать ему любовь свою и честь.

И вечером четвертым пир устроив,

Не пригласил посланников и знать,

рассчитывая в ночь познать такое,

чего еще не пробовал познать.

Он волновался. Не судите строго!

(Волненье это так знакомо мне!)

Но, мужики! Не пейте слишком много!

Ведь это врут, что истина в вине!

И в час, когда завесил евнух пóлог,

На ложе пал без раны генерал.

Был сон его глубок, спокоен, долог

Бедняга, (что бывает) перебрал.

А вот Юдифь… она была не дура,

Привыкла страстность сдерживать в узде.

Но в этот вечер верх взяла натура,

Что войско вражье привело к беде.

Нет! Только не подумайте плохого!

Любовь, она нежна, конечно, но, -

Юдифь ведь ВСЕ отдать была готова,

И вот – опять (!) в постели с ней бревно!

Рука сама, без всякого нажима,

Рванула меч из ножен на стене.

Да, женская душа легко ранима.

В нее плевать – опасней спорта нет!

И падал меч, от ярости балдея,

За битых жен, обманутых невест,

За угнетенных женщин Иудеи,

Израиля и разных прочих мест.

Она разила спящего злодея

Его же личным именным мечом!

Так вот и то, что скрыли иудеи:

Что Бог здесь совершенно не при чем.

А встало солнце над землей Господней

И капитан, зевая во весь рот

Увидел с башни дамочку в исподнем

Стоящую у запертых ворот.

Ворота Ветилуи приоткрылись.

Сквозь них прошла уставшая вдова,

Неся мешок, в котором находились

сандальи, ножны, меч и голова.

Без генерала войско разбежалось,

Попрятавшись по долам и горам.

Евреям, как по нотам, оставалось

молиться и сдавать добычу в храм.

И было единение прекрасно:

Народ, священники и Бог живой.

Но Иудифь до смерти не напрасно

Осталась хоть завидной, но вдовой.

Никто связать судьбу с ней не пытался,

К ее устам горячим не приник.

Наверно, раб по пьянке проболтался.

Слабы (увы) мужчины на язык.

Хотя, возможно, лакомых до пенки

героев отпугнул не вдовий срам,

А меч, прибитый на парадной стенке,

Как предостереженье мужикам.

Итак, мой друг читатель, подытожу:

Пусть будет это нам уроком впредь, -

За страсть любимых платим тем дороже,

чем более желаем поиметь.

Историки и так со мной согласны,

А прочих убедить хочу в одном:

Любовь и страсть: они весьма опасны.

Не нужно их усугублять вином!

Стремимся мы познать услады рая

(а плата непомерная, увы!),

и ради женщин головы теряем.

Но очень плохо жить без головы!

3.37 Про Елисея и медведей

Когда умчала Илию пророка

средь молний колесница в небеса,

тихоня Елисей оглох до срока,

и полысел всего за полчаса.

Но стал уже в тот миг причастен к чуду

когда-то скромный, тихий ученик.

Он был ничто, никто и ниоткуда.

Вдруг грянул гром, и Елисей возник.

Из прочих смертных выбранный судьбою,

хоть не умен, но преданнее пса

он с Богом говорил, как мы с тобою,

и божьей силой делал чудеса.

Цари при нем как под метлою мыши

сидели тихо, покорясь судьбе.

А он борзел, как вор с надежной крышей

Ведь Бог был крышей ранга ФСБ!

Хоть был немыт, вонюч и грузен телом,

что он смешон – Пророк не допускал.

А лысина на солнце так блестела -

поярче сотни бронзовых зеркал.

Он шел дорогой, – собеседник Божий,

в плаще, что не стирался сорок лет,

И головой качал, на шар похожей,

(Возможно вспоминая свой обед).

Соблазн передразнить неумолимый

для детворы, подвижной и живой

В деревне скукота – хоть волком вой,

а тут такое чучело, – и мимо!

"Эй, лысый, обрасти тебе пора,

а то, где солнце, а где ты – не видно!"

смеялась и кривлялась детвора,

а Елисею было так обидно!

Не мог бы к детям быть излишне строг

Любой прохожий, слыша их кривлянья,

(ну дети, недостатки воспитанья…)

но то простой прохожий, не Пророк!

Пророк призвал, усилий не жалея,

и был наказан строго детский грех.

Ах, дети, не дразните Елисея!

Он хоть дурак, но к Богу ближе всех.!

И два медведя сходу разорвали

толпу детей, – раз так просил Пророк.

Такой урок им впрок пойдет едва ли.

Ведь просто некому, (увы!) извлечь урок.

В читателях сомнение посею:

Вознесся Илия, что если б в этот миг

у бывшего тихони Елисея

не волосы пропали, а язык?

3.38 Екклесиаст Моралист