чтобы их спасла она
– Ах, ужасная картина!
Не найти нам контрмер.
Помоги нам! Помоги нам!
И спаси нас всех, Этер!
И Эстер, мольбам внимая,
пораскинула умом,
перетерла с Мордехаем
и устроила прием.
Чтобы муж был нежен сердцем,
тих и мягок, словно мышь,
с чесноком, свеклой и перцем
сделала гефилте-фиш,
сладкий цимес, глаз барана,
кабачковую икру.
И три дня царя с Аманом
забавляла на пиру.
Девки хлопали в ладоши,
заливался соловей.
Был настрой Ахашвероша –
хоть сейчас веревки вей.
Перед мужем в центре зала
на колени бухнув вдруг
чуть дыша Эстер сказала:
– Я прощаюсь, мой супруг!
О, мой лев, в сраженьях стойкий,
ясный свет в моем окне!
Как хочу с тобой я в койку…
но не светит это мне.
Не ласкать тебя мне, милый!
Я тебя любила зря.
Ждет меня одна могила.
так велит указ царя.
Ведь твоя, признай, идея:
Без суда, смутив страну,
укокошить иудеев,
и меня, твою жену.
Или, может быть, обманом,
с недосыпу, с пьяных глаз,
одурманенный Аманом,
подписал ты тот указ?
Эта сука, дрянь такая,
истребить желала нас.
и меня, и Мордехая,
что тебя от смерти спас.
Царь, как человек восточный,
согласился враз с женой,
да еще поддакнул: «Точно!
Он, Аман, всему виной!»
Царь пристыжен был, и даже,
пряча от стыда глаза,
приказал Амана страже
взять и быстро наказать.
Тут, читатель мой бесценный,
я замечу между строк:
что в монархии отменно –
исполненья краткий срок.
Царь лишь съел стакан черешен,
и клубничку в коньяке,
а Аман уже повешен
на высоком на сучке.
И, раскаянно вздыхая,
нервно дергая ногой,
под диктовку Мордехая
пишет царь указ другой.
И сейчас же скороходы
побежали, как могли,
сообщая все народам
и сатрапам всей земли:
Мы, Ахашверош Великий,
Главный Перс и Царь царей
Возглашаем: поелику
нет нас мягче и добрей,
Мы о подданных радея,
и печали их деля,
приказали иудеев
погромить, веселья для.
Можно грабить их открыто,
Резать, жечь и даже съесть.
Но и на самозащиту
у евреев право есть.
Если вдруг вооружатся
и врагов уроют враз
будет все равно считаться,
что исполнен наш указ.
И по всей стране евреи
с чердаков и из под хат
доставали поскорее
кто ружье, а кто ухват.
И запомнят внуков внуки:
все, кто вышел на погром
получили (для науки)
по макушке топором.
В честь спасения от казни
пережившими экстрим
учрежден был славный праздник
именуемый Пурим.
В этот день резвятся дети,
веселится стар и мал,
льются песни, солнце светит
и кружится карнавал.
Все евреи пьют до пьяна.
так, точнее говоря,
чтоб не отличить Амана
от Эстер и от царя.
Можно пить, и не стесняться,
даже не попав в горшок.
В этот праздник мной, признаться,
и написан сей стишок.
4 ЛЮБОВЬ
4.1 Давно…
(октябрь 1969)
Осенний воздух был как совесть чист,
С березы облетал последний лист,
Изысканный сень-шей* китайских гор.
День музыки** тек светел и нескор
над парком грустно веял дух муската.
А лабух бацал фугу ре-минор.
На горизонте солнца помидор
порезался о лезвие заката.
Был вечер одинок и пьян слегка.
Картинно застывали облака
и прели в цвете калий дихромата**.
А парк притих, готовясь к холодам.
Но возгласы гусар и милых дам…
Ха! Тени звуков умерших веков
и звона шпор и напускной бравады
кружились над скамьями и эстрадой
где несколько изящных стариков
Внимали с умным видом знатоков
гудению замерзших музыкантов.
И дребезжащий как трамвай рояль
роняя звуки, щепки и эмаль
просил уйти и не искать талантов.
А мы с тобой сидели в уголке
и пальчики твои в моей руке
лежали очень трепетно и нежно,
а счастье стало близким неизбежно.
Был сладок поцелуй, как пахлава,
кружилась голова едва-едва.
Горели щеки и, наверно, уши
ведь столько счастья мир на нас обрушил.
Болели… впрочем, это ерунда
Лишь по семнадцать было нам тогда.
––
* Сень-шей – вид китайской традиционной живописи, буквально "горы и воды"
**-День музыки – 1 октября
*** Калия дихромат K2Cr2O7 порошок ярко оранжевого цвета
4.2 Игра
(август 1970)
Цепи легкости пера,
страсть и разум бьются разом,
задыхаясь и скользя,
как по лунному лучу.
Эта тонкая игра
меж согласьем и отказом,
это нежное "нельзя"