Причем даже рефери, судивший от городского клуба «Спартак» наши соревнования, прекрасно знал это. Грек был тогда на четвертом курсе в зените своей медноголовой славы. На соревнования он пришел в атласных фирменных трусах и в фирменной майке и даже… в халате. Это был верх понтярства. Однако он знал себе цену. Где он все это раздобыл — неведомо. Когда он появился в таком прикиде, толпа сначала замерла от восхищения, а потом взорвалась восторженными воплями: «Гре-е-ек! У-у-у!!! А-а-а!!!», ну и прочее нечленораздельное завывание. Когда объявили Борьку, он скромно вышел на ринг в синих сатиновых трусах невиданного размера и какой-то занюханной майке. Толпа снова заорала: «Грек! Убей его!».
Боб впечатления явно не производил. Покосившись на соперника, Грек самодовольно ухмыльнулся железными фиксами и выдал: «Щас!».
Ударил гонг, и боксеры сошлись в центре ріг лга. Толпа всячески подбадривала своего любимца, призывая покончить с этим замухрышкой в первом раунде. Грек всем своим видом показывал, что это дело нескольких секунд. Однако время шло, а «замухрышка» по-прежнему ловко уходил от «греческих» атак и даже имел наглость контратаковать. Борька — левша, и это, безусловно, давало ему ряд преимуществ. Не понимая, почему этот наглый второкурсник все еще танцует на ринге, а не валяется поверженным под счет рефери, Грек все больше психовал и в конце первого раунда здорово нарвался на Борькин крюк левой. Однако скоро раунд завершился и боксеры, разошлись по углам. Толпа рычала и все еще подбадривала Грека, а он как-то вдруг перестал ухмыляться и о чем-то озабоченно говорил секунданту.
Второй раунд начался тоже под вой и вопли: «Грек! Мочи его!!! Убей!». Но Грек почему-то не торопился это делать и стал осторожничать. Однако в середине второго раунда Боб снова подловил его на контратаке, послав ему пушечный крюк в область виска. И тут произошло то, отчего все просто замерли. Этого не могло быть никогда, но вот оно все-таки случилось. Рефери открыл счет, глядя в мутные очи Грека. Досчитав до семи, он скомандовал: «Бокс!». И тогда Грек поднял руки, и бой продолжился. Зрители отказывались верить происходящему у них на глазах. Самое удивительное, что нокдаун засчитали человеку, который не вырубился даже от удара лопатой в лоб.
Особо рьяные поклонники «медноголового спортсмена» продолжали орать и советовать разделаться с Бобом. Но тем временем Борька начал проявлять активность, прекрасно зная, что достаточно «распечатать» соперника на нокдауне, а дальше уже само все покатится. Уже и не нужно той силы удара. Достаточно только резко и точно двинуть еще раз в голову. Что и произошло.
У Грека подкосились ноги, и он повис, опираясь руками на канаты.
И здесь в пронзительной тишине зала раздался чей-то совсем уж неуместный выкрик:
— Гр-е-е-к! Убей его!
Грек мутно посмотрел в зал и, выплюнув капу, сказал:
— Вот выйди, блин, и убей!
Тишина взорвалась от дружного хохота.
Боб выиграл этот бой «за явным преимуществом» и сразу попал в разряд училищных Героев и Кумиров. После боя к нему подошел Грек: «Слушай, ты мне еще в первом раунде двинул, что я поплыл. Это рефери не поверил и счета не открыл. Ты — молодец!».
«Мальчики из школы СС»
Учились в нашем взводе два курсанта, которых кто-то из старшекурсников метко окрестил «мальчиками из школы СС». Не стану называть их фамилии. Назовем их Паша К. и Саша К. по кличке Купа. Оба были немаленького роста. Особенно отличался Купа, в котором было метр девяносто шесть активных мышц. С первого курса они сдружились, и везде их можно было увидеть только вместе. По бабам они не особо ударяли, но водочки откушать были совсем не дураки. И желательно на халяву. Ведь откуда у курсантов деньги? А для этого использовали тех же баб. Знакомились и напрашивались в гости. Где кушали и пили очень плотно.
Как-то загуляли они в Рязани и вернулись ночью «на бровях». Плюхнулись спать. Под утро Пашу стало мутить. Вставать было уже поздно, а блевать в проход между кроватями ему не хотелось, поскольку потом убирать придется. Да и заметно, если офицеры на подъем придут. Понятно, что курсант не компотом в столовой отравился.
Поискав глазами, куда бы деть содержимое своего желудка, Паша не нашел ничего более подходящего, нежели кровать своего друга. Приподняв край одеяла, под которым храпел Купа, он от души «метнул туда харчи». Отерев руку и рот о его же простыню, он спокойно повернулся и продолжил почивать. Через некоторое время Купа проснулся в «мокром неудобстве». Не могу сказать, что точно у него пронеслось в мозгу, но то, что он однозначно решил, что это его собственное деяние, могу утверждать. Быстро подскочив, он собрал простыню, одеяло и побежал в умывальник все это застирывать. К подъему он вернулся, предварительно развесив простыни на чердаке.