Дядю Гришу не оставляет мучительный вопрос, который гвоздем вспорол его мозг, и чувство несправедливости, когда он едет в переполненном вагоне, где старшее поколение, не найдя места, чтобы сесть, вынуждено принимать добровольную эвтаназию, – кто же они такие, если, как известно, есть средний класс, то, значит, они – низшее сословие, или попросту хамы, а высший класс, это те, которые сделали их хамами, и это не дает покоя дяде Грише, который жил при режиме, когда, пускай и на бумаге, ему говорили, что он человек, равный другому человеку, который временно занимает должность президента.
Перед ним сидит женщина почти его возраста, а рядом с ней мальчик лет двенадцати, которого она кормит, постоянно вытаскивая из сумки, которая лежит на ее коленях, то конфеты, то воду, то салфетки. Мальчик, не обращая внимания на бабулю, только протягивает руки.
– Внук? – спрашивает дядя Гриша доброжелательно.
– Внук, – ласково отвечает она и пытается погладить по голове мальчика, который небрежно отталкивает ее.
– Учится? – снова спрашивает дядя Гриша.
– Учится, – отвечает женщина.
– И спортом занимается? – не успокаивается дядя Гриша, держа в уме какую-то мысль, которая от процесса выделения слоев переключилась на воспитание, и страшная тайна, которая постепенно начинает в разговоре открываться ему, делает его лицо все более светлым.
– Нет, не занимается, – говорит женщина, – времени у него нет.
– А у Вас, наверно, и квартира есть? Поди, и на него уже записали?
– Все записала, – говорит женщина, – внук мой пока единственный.
– Да, – говорит дядя Гриша, – и лапища у него будь здоров, и работать не любит, когда бабушка такая есть, чего ему работать. Раньше, если кто-то умирал, особенно старшие, все печалились, а теперь, – да и ладони у него уже готовы, а он еще не знает.
– Что не знает? – с подозрением спрашивает женщина.
– Вот Вы, женщина, не понимаете, что сейчас воспитываете, или скажу так, воспитание сейчас ни к черту. Молодежь слишком умная стала, не по годам. Вот прочтет он, когда время настанет, допустим, Достоевского, и Вы что думаете?! Он, что-нибудь запомнит, кроме того, что Раскольников старуху убил, чтобы золото взять? Молодежь умная пошла, так у меня знакомый один говорит, что у его соседа внезапно умерли родители, и почему-то внезапно, и главное – оба. Так сын сдает квартиру, не работает и в год три раза ездит в заграницу на отдых.
– Что Вы хотите сказать? Что мой внук…
– Посмотрите на его ладони! Топорище уже в них ложится.
– Да Вы с ума сошли!
– Время сейчас такое, деньги – это главное. Сейчас рациональное мышление – мертвая бабушка сейчас ценнее, чем живая, и главное – чем быстрее, тем лучше.
– И что мне делать?
– Продайте все, что есть, и уезжайте, смените фамилию…
Рассказ № 4
Дядя Гриша и ностальгия в электричке
– Добрый день уважаемые дамы и господа, наши соотечественники и соотечественницы, а также все те, которые по совету правительства выбрали для себя электрички как способ быстрого передвижения в толпе, из которой больше никогда не будет выбран член правительства, – и эта грустная мысль пригвоздила вторую часть мозга дяди Гриши, а если там что-то застревало, то он пытался найти, с кем поделиться, потому что дядю Гришу, как интеллигента советского времени, интересовали прежде всего масштабы, и это также черта всех советских людей, которые когда-то давно говорили и думали от имени государства, не то что сейчас…
Перед дядей Гришей сидит интеллигентная пара лет пятидесяти, мужчина в очках, женщина около окна. Она сидит с книгой в руках и изредка ее рука заползает в сумку, которую открывает муж, чтобы она достала оттуда печенье. Рядом с мужем сидит девушка лет тридцати, очень красивая, в короткой юбке. Сидит, небрежно развалившись, и мужчина каждый раз, подвигая сумку жене, чтобы она достала печенье, из-под очков смотрит на ноги той женщины. Дядя Гриша, увидев этот взгляд, усмехается, открывает глаза, потом снова закрывает, чтобы его мозг смог сложить речь, которая напрашивалась, и пока, в первые десять минут поездки, еще концентрировалась на внутригосударственных проблемах.
Дядя Гриша хочет поговорить именно с мужчиной и поделиться мыслями о предмете, который трогает и его, но к которому он стал относиться достаточно равнодушно, и не потому, что у него возраст или что-то еще, а потому, что прежняя стоимость той, что сейчас сидела перед ним, была равна стоимости того, что у нее помещалось на вершине ее ног, или скрещения ног. В дни бурной молодости, хоть это место и являлось конечным пунктом всех желаний, а дальше тревог, волнений, упреков и склок, но все начиналось с головы, с выражения глаз, потом слов, и только потом, когда все допустимые резервы внешних отношений были исчерпаны, наступал момент откровения или телесного слияния.