За Генеткеном стали следить, но тот, видимо, имел какие-то свои «ходы» в тюремном замке, поскольку сам он туда не наведался, но Зельцер вдруг резко изменил свои показания, заявив, что он оговаривал Толстищева. Судя по всему, старые приятели все же договорились между собою. Но и полицейские были не лыком шиты: «подсадные» доложили, что между Зельцером и волей идёт оживлённая переписка. Оказалось, что в тюремный замок передачи носила жена Толстищева и письма Зельцеру передавала она. Выждав, когда Зельцер получил очередную передачу, 24 ноября 1878 года в его камере внезапно произвели обыск и обнаружили письмо, в котором оговаривались их совместные с Толстищевым показания: «Николай уже научен говорить так, как ты писал прежде, и следователь уже согласен выпустить его под залог в пять тысяч рублей». У Зельцера же изъяли уже готовое письмо, адресованное «Наталье Михайловне Кудрявцевой, в Рогожской части, 8-й квартал, собственный дом, для передачи Николаю Петровичу».
Кудрявцева была служащей при секретных нумерах тюремного замка. Это через неё шла переписка арестантов, их родных и ходатаев, через неё же жена Толстищева засылала в тюрьму мужу и Зельцеру чай, сахар, бельё. На допросе жена Толстищева призналась, что дважды навещала Зельцера в тюремной больнице. Там он передал в её распоряжение рукопись статьи, которую Толстищева должна была пристроить в одну из газет, чтобы таким образом «надавить на следствие». Статья была озаглавлена «По поводу беспорядков в нашем судопроизводстве» и содержала в себе изложение хода следствия по нескольким делам, разбиравшимся в тот момент. Автор представил дело так, словно все арестованные по этому делу совершенно невиновны и являются жертвами судебно-полицей-ского произвола. В качестве же главного примера приводились факты из дела о краже в доме Неронова.
После этой попытки «развалить дело» и сговора между арестованными попавшийся с поличным Исайка в очередной раз изменил показания и снова все стал валить на Толстищева. Из-за увёрток обвиняемых следствие по этому делу затянулось. К тому ж потребовалось получить множество бумаг из самых разных мест, где успели «наследить» молодцы, попавшие в руки правосудия. Так, в конце июня 1879 года из Киева пришло подробное досье на Толстищева, в котором была отражена вся его воровская карьера. Судился он за кражи и укрывательство краж в 1867 и 1869 годах, в первый раз отделался штрафом, а во второй раз сел на четыре месяца в тюрьму. В 1872 году он был судим киевской Палатой уголовного суда по обвинению в кражах со взломом и грабеже, а также проживании по чужому паспорту, выписанному на имя «турецкоподданного Михайлова». Доказать его вину в кражах и грабеже не смогли, «оставив в подозрении», а за проживание по чужим документам он получил четыре месяца работ. Но уже в 1873 года попался вновь на краже и снова сел на три месяца. Такое же досье прислали и на Исаака Зельцера, и на третьего участника дела, подданного Румынии Хуку Гольдштейна, члена шайки воров и грабителей, которой руководила легендарная Золотая Ручка.
В суд это дело поступило только в ноябре 1879 года, и на 23-е число было назначено первое слушание. В качестве свидетеля по этому делу выступал и надзиратель Замайский, который попытался спасти своего агента. Он доказывал, что все показания воров есть «заговор нескольких евреев с целью погубить сыщика, который пользы приносит много больше, нежели вреда». Однако все было напрасно. После перерыва, сделанного для обеда, заседание возобновилось. Присяжный поверенный, защищавший Зельцера, заявил, что в перерыве к его подзащитному подходил Генеткен и дал ему половину сторублевой бумажки, переданной от Толстищева, пообещав вторую половину передать в острог, по окончании процесса, если Зельцер отзовёт свои показания о соучастии Толстищева. Сыщик заявил, что это провокация, подстроенная людьми Золотой Ручки, но его не стали слушать.
В последний день процесса Толстищев решил «давить на слезу». В своём последнем слове он, обращаясь к присяжным и судьям, сказал так: «Вот все говорят, что я советовал да организовывал для Зельцера… Да разве я этому „обер-плуту“ и „королю острога“ советчик? Да он и без меня все что нужно может сделать! И к какому бы сроку вы меня ни приговорили, для меня это все равно что смертная казнь: как кинут меня в общую камеру, так все, мне конец. Ведь в этом зале на местах для публики, наверное, треть сидит тех, кого раньше арестовывали с моей помощью. Найдутся те, кто зашлёт денег в острог, предупредят, чтобы ждали меня, а там расправа будет коротка — накроют халатами, а потом скажут „была обоюдная драка“.
Присяжные долго совещались. К единому мнению они пришли только в 3 часа ночи с 24 на 25 ноября, объявив, что Зельцер виновен по всем пунктам обвинения. Толстищев и Гольдштейн также виновны, но заслуживают снисхождения. Суд вынес приговор: Исаака Зельцера, как беглого каторжника, подвергнуть наказанию плетьми, нанеся ему 30 ударов, после чего сослать в каторжные работы на сибирские заводы. Толстищева приговорили к отправке в арестантские роты сроком на три года. Это означало, что он должен будет отбывать наказание в гражданском отделении военных частей для штрафников, которые по большей части занимались тяжёлыми работами при прокладке дорог, строительстве гаваней и крепостей. Хука Гольдштейна присудили к полутора годам в работном доме, где он, надо полагать, работал по своей столярской профессии.
О краже у Неронова вспомнили снова через год, когда в апреле 1880 года на скамье подсудимых оказались… надзиратель Станислав Замайский и его агент Байструков, которых инженер Неронов обвинял в вымогательстве денег. На суде обвиняемые сказали, что им были обещаны солидные наградные за отыскание похищенного Зельцером, но оказалось, что Неронов (ставший к тому времени начальником Курско-Харьковской железной дороги) не вполне удовлетворил сыщиков, и те решили «взыскать с него». Неронов же подал на них в суд как на вымогателей — его обещание не было оформлено документально. Это дело кончилось для Замайского «лёгким испугом», и он остался при своей должности. Именно он, штабс-капитан Замайский, был первым полицейским чиновником, осмотревшим труп умершего загадочной смертью в номере гостиницы «Англия», что была на углу Петровки и Столешникова, героя России «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Впоследствии его имя увековечил Владимир Гиляровский, мельком упомянув в своей книге «Москва и москвичи», фактически вписав это имя в историю страны.