И все ж таки французам, каковые на этих землях в свое время колониально бесчинствовали и не только бананы, окру и золотишко с красным деревом своими собственными считали, но еще и местных ребят смуглой наружности как мебель и объект владения рассматривали, нужно должное отдать – привили они местному населению креативность мышления и любовь к пищевой утонченности. Нет, ну конечно не стали эбонитовые кашевары расхаживать в накрахмаленных колпаках и щеголять в снежно-белых кителях шеф-поваров, приготовляя на потребу взыскательного бомонда Ямусукро разнообразные жульены, рататуи и тарт татены, являясь в хрустальные залы рестораций по первому зову утонченных и восторженных едоков. Но все ж таки, обученные кое-чему французскими мзунгу, котдивуаровские адепты сотейника и поварешки кое-что посложнее козла, в перце вываренного, страждущей публике предлагали. Однако, если честно, были это блюда французской кухни времен Наполеона Пятого, испорченные непритязательным подходом при приготовлении и неустанным желанием упрощать все до невозможности. Говяжье филе с луком-шалотом и портвейном, к примеру, полностью адаптированное под дары местной природы, превратилось в большой кусок мяса, не всегда принадлежащего корове, засыпанного изрядным количеством репчатого лука и пропаренного в духовке до состояния тушенки. А портвейна там могло и не быть вовсе. Или, к примеру, как вам замена в «закуске по-французски» сочащейся тонким ароматом и прозрачным жирком пулярки на местную длинноногую курицу? Такая курица имела жилистое тело марафонца и мощные легкие лошади по причине того, что всю свою недолгую жизнь ей приходилось спасаться бегством то от хозяйских собак, норовивших сожрать ее раньше хозяина, то от самого хозяина, желавшего ее смерти во глубине своего персонального желудка. Понятно, что такое якобы французское блюдо, возникшее в результате жертвы африканской Пеструшки, можно считать исключительно вольной фантазией африканского повара на тему французской кулинарии. При этом, попробовав малюсенький кусочек, вы совершенно точно понимали, что фантазия повара, сотворившего это, пределов и разумных границ не имеет вовсе. Нафантазировал так нафантазировал!
И все же это была кухня. Это сильно превосходило истолченный батат, залитый водой и вываренный до резинового состояния, подаваемый вам в Гане как вожделенная вершина кулинарного мастерства, сдобренная изрядной порцией пальмового масла. Это вам не пережаренный до хруста костей окорочок той же курицы, засыпанный сверху нарубленными кусками помидора и подаваемый вам с радостной улыбкой и устным пояснением на тот случай, если вы вдруг не поняли, что кроется в этом обгорелом куске: «Fried chicken, masta!» Это вам даже не удав, фаршированный рисом и запеченный в земляной яме, аккуратненько нарезанный поперек и обложенный запеченным плантаном. Это все-таки какая-никакая почти знакомая еда. Одним словом – молодцы французы.
В общем, гордые дети Берега Слоновой Кости, в отличие от затюканных британцами ганцев, французской креативности и фантазийности мышления набрались и в развитии своей кулинарии смогли-таки шагнуть значительно дальше своих восточных соседей. Они даже дальше французов смогли шагнуть. Они, пройдохи эдакие, у южноафриканцев устройство кейптаунского ресторана «Карнивор» подсмотрели и, мурлыча под приплюснутые носы: «Bien. Ce bien![7] Ce очень bien!», – у себя в местах компактного проживания туристов точно такие же понастроили. Понастроили и, притворившись, будто никогда допрежь в ЮАР не бывали, стали такие заведения нахваливать как совершенно свои собственные, исключительно у них, в Кот-д’Ивуар, имеющиеся. Врали, конечно же, но турист верил и пер косяком на такую радостную диковинку полюбоваться и немножко покушать.