Ваня с Эдиком, еще по весне сидевшие за школьной партой, вступительные экзамены в универ не то чтобы с особой легкостью, но сдали. Юрка же, перед тем два года в армии отслуживший, никак не развивающей утонченные математические способности личного состава, и отпахавший почти год в строительной бригаде, сдавал вступительные экзамены с жутким скрипом и парочку из них, чего уж греха таить, практически не сдал. Однако, вопреки логике и парочке полученных неудов, ему сильно подфартило. Все дело в том, что в тот год на физмат, куда вся эта дружная компашка и поступала, конкурс был меньше полутора землекопов на одну задачку по арифметике, и приемная комиссия, разгоряченная процессом «чистки двоечников», разогнавшись, зачистила практически всех абитуриентов, пропустив в поток из двадцати четырех запланированных студентов всего одиннадцать человек. Видимо, на каком-то итоговом собрании председателю комиссии был дан укорот свыше и ценное указание брать лучших из худших, потому как и «бюджета могут не дать», и «потом сам же, дурак, без премии останешься». Комиссия откатилась немного назад и милостиво пригласила на обучение тех, у кого неудов было меньше половины от всех полученных оценок.
Одним таким счастливчиком оказался Юрка, уже было махнувший рукой на перспективу светлого будущего советского Анри Пуанкаре и уже пакующий свой плотницкий инструмент для триумфального возвращения в лоно родной строительной бригады. Будучи вызванным в приемную комиссию и получив вопрос, будет ли он старательно учиться, если его в университет таки примут, Юрка ответил, что обязательно будет. И будет не просто «старательно», а изнуряюще тяжело, стирая мозги в кровь и ежедневно поминая добрым словом каждого из членов комиссии. Председатель, видимо давно мечтавший, чтоб его поминали добрым словом, удовлетворенно хмыкнул и внес Юрку в списки поступивших.
Так они и стали студентами. Баламутить же начали чуть ли не с первого учебного дня. В день торжественного собрания, посвященного приему в студенты и праздничной выдаче студенческих билетов и зачеток, Ваня и Эдик орали так громко, что казалось, будто бы радовались они не простым картонкам, а личной победе в Столетней войне. Причем орали они не на улице, где каждому добропорядочному сумасшедшему орать ну никак не возбраняется, а непосредственно в актовом зале. Вот как только заветные картонки получили, так и орать от радости начали. При этом давали друг другу «пять» и одной, и двумя ладошками, и снизу, и из-за спины, и с разворотом, и даже ногами. Председатель комиссии, выдававший студенческие билеты, по глазам которого было видно, что он готов был убить этих двоих, скрежетал зубами и пылал взором, но подобно японскому самураю стоически сдерживался. Что-то не давало ему начать орать и материться в ответ. Я думаю, что уже однажды полученное им высшее образование, статус целого преподавателя университета и ожидание скорой премии не давали.
Юрка же, до того ходивший в строгих брюках, надраенных до блеска туфлях и тщательно выглаженной рубашке, на эту раздачу слонов почему-то заявился в широченных шароварах салатового цвета, растянутой ярко-желтой футболке на пять размеров больше, с огромной надписью Jameson через всю грудь и в глубоченной панаме с опущенными полями и натянутой на самый нос. Хотя панаму, памятуя армейскую дисциплину, при входе в актовый зал он снял, но все-таки, продефилировав сквозь строй пока еще не родных мальчиков и девочек, разодетых как на выпускной бал, пробрался к первому ряду и плюхнулся в кресло прямо напротив несчастного председателя. Председатель, воспитанный в строгом духе «светлый верх, темный низ», долго икал и задыхался в негодовании, но, видимо, по-прежнему памятуя о скором денежном вспоможении, так ничего и не сказал.