Тут все дело в тогдашнем образе жизни нашего Дмитрия Сергеевича. Он теперь, про те времена и тот образ жизни вспоминая, либо смеется громко, либо молчит задумчиво, но в обоих случаях о тонкостях того времени и о своей скромной роли в нем сильно шибко не распространяется. Говорит, что еще не по всем эпизодам срок давности вышел. И тут я вам так скажу, хоть рассказывай, а хоть и не рассказывай вовсе, но только тот, кто в те времена пожить удосужился и сам на своей шкуре все радости погибающего государства испытал, во многом молчаливую задумчивость Дмитрия понять сможет. Каждый скажет, что десятилетие, в которое бессовестная шайка наглых жуликов во главе с вечно пьяным президентом страну грабила и на ее костях в дурном угаре пляски устраивала, прожили мы все кто как умел. Выживали в основном в меру имеющихся физических сил или доступности материальных ресурсов, которые умыкнуть и перепродать можно было. Поколение же Дмитрия, только-только отслужив в армии погибающего в конвульсиях СССР, из дорогого к тому времени только студенческие билеты приобрести успев, доступа к материальным благам, каковые расхитить можно было бы, совершенно не имело. Потому выживать им пришлось, пользуясь исключительно физической силой, непритязательностью в еде и быте и полным отказом от моральных принципов законопослушного человека.
Правда, некоторой части сверстников сильно повезло с родителями, распихавшими по карманам с виртуозностью Ури Геллера государственные фабрики и заводы, шахты и пароходы, бывшие некогда общим народным достоянием, назвав сей факт бессовестного воровства мудреным словом «приватизация». Эти новые принцы и принцессы смутных времен, как и тогда ни на грамм не испытав всей «радости» жизни в обнищавшей стране, так и сегодня стараются чаяниями отчизны «мучаться» где-нибудь подальше от территории, которую еще их папеньки некогда разграбили. В случае же с большинством родителей украсть завод им не позволяли ни совесть, ни «облико морале» советского, а значит почти честного человека, так долго вколачиваемое в каждого из них этим самым государством. Завод целиком они, конечно, украсть не могли, но вот небольшие кусочки этого завода под полой вынести возможность практически у каждого имелась. Стащив с рабочих мест то, что плохо прикручено было, и продав это друг другу за смешные деньги или просто обменяв на картошку, старшее поколение замерло в ожидании чудес свободного мира, так сладко напеваемых «архитекторами» этого нового смутного времени.
Замерло и государство, решив, что это поколение не сильно-то и нужно «новой России». Ну а чем еще можно объяснить отсутствие зарплат, как, впрочем, и отсутствие самой работы, за которую эту зарплату платят? Отсутствие пенсий и пособий, да и вообще каких-либо социальных поползновений государства в сторону своих же граждан? Только тем, наверное, что шайка беспалого президента решила, будто граждан попросту нет, а стало быть, и тратиться на них вовсе не обязательно. «Нету их», – решили власти предержащие и с утроенной энергией взялись за свой тяжкий и неизбывный труд – разрушать и воровать, воровать и разрушать.
По этой грустной причине никто из представителей старших поколений не мог оказать поколению Дмитриевых ровесников никакой иной помощи, кроме добрых советов. Родители не могли, потому как самим хоть как-нибудь выживать было нужно, а дедушки и бабушки не могли по той причине, что все их накопления стараниями новых либералов за пару-тройку дней в пыль превратились и теперь на заработанное за сорок лет можно было разве что две пачки сигарет купить. Так что Диминому поколению в то время нужно было рассчитывать исключительно на свои навыки и умения, которых, к сожалению, было еще очень мало. И самым удивительным образом большая часть того юного поколения, закаленная «трудными временами», из болота перестройки выкарабкиваясь, умудрялась и учиться, и работать, и семью строить, новых граждан на свет производя. И ведь выкарабкались! Выкарабкались так, что на плечах их государство выстояло и в сегодняшнее, вполне себе благополучное, превратилось. Однако ж некоторая часть сверстников, в вихре лихолетия закруженная, иного себе применения, кроме как с положениями законодательства поспорить, даже найти не пыталась. Проще так было. Проще и, как им за неимением окрепших мозгов казалось, куда как круче и романтичнее, нежели ежедневно на заводе или в школе вкалывать. Тут все в одном стакане, как на беду, слилось: и разруха, и одурелая вольница, больше на беззаконие похожая, и пример властей предержащих, даже шишки еловые укравших и на сторону распродавших. А потому не нужно спешить осуждать сомнительность их поступков и полукриминальность образа жизни. Их тогда к этому сама жизнь принудила.