Увидев широкие потоки денег, но при этом не увидев спортивных бычков с остриженными головами, методом наилучшего и наибыстрейшего обеспечения финансовой независимости парни сочли самый обычный рэкет. Дмитрий в этом вопросе обладал глубокими теоретическими и практическими познаниями, а Слон вполне мог обеспечить мышечную часть мероприятия. «Заживем, брат!» – провозгласил Димитрий и уже совсем было изготовился завтра Слона на первый промысел по «разводу лохов» вывести. Однако Слон, по окончании службы в армии занимавшийся чем угодно, но исключительно не противоречащим уложениям Уголовного кодекса и КоАП России, а также обладавший должной долей критического мышления, предположил: «Заметут. Как Бог свят, заметут!» И заметут по той простой причине, что два белых хлопчика, настойчиво требующих платы «за воздух» среди исключительно чернокожего торгового персонала, согласитесь, внимание к себе привлекут мгновенно, и потом в полиции, которая в Гане все-таки была, доказывать, что «да не я это был», не выйдет совершенно. Дима пару минут подумал и решил, что резон в доводах Слона есть, а в тюрьму присесть всего через пару недель по прибытии совсем не хотелось бы. На этом идея о силовом отъеме денег у местного населения почила в Бозе и уже более никогда не появлялась.
Но жить, однако ж, на что-то было нужно, потому как наличность, с собой привезенная, она не безграничная. К ней же, неспешно заканчивающейся, что-то зарабатывать нужно, потому как без работы счастливо существовать только ганцы умели, а Слон с Дмитрием к ганцам ну никак не относились. В общем, нужно было начинать работать. В председатели правительства или в министры юстиции их почему-то не взяли, а пойти каким-нибудь токарем на завод или, положим, вагоновожатым в Гане не представлялось возможным. По той причине не представлялось, что последний токарь уехал из Ганы еще в 1982 году, и звали его Савелий Парфентьевич Тереньтев, а уехал он с разрушенного теперь завода по производству ЖБИ, некогда Большим братом, СССР, для младшего нахлебника, Ганы, построенного. Завод этот в эпоху Дмитрия и Слона пришел в такой упадок и запустение, разворованность и неприглядность, что ему, заводу этому, теперь не только токаря да электрики не нужны стали, ему теперь даже сторожа совсем не требовались. На том заводе теперь разве что герпетологу на пару с арахнологом погулять и в интересах своей профессии по кустам от души пошариться интересно было. Остальная же промышленность, которая в Гане на тот момент из единственной аффинажной фабрики Ashanti Goldfields Corporation состояла, большой Южно-Африканской компании принадлежала, и буры, парни совершенно белокожие, белого человека ни в какой иной роли, кроме как хозяйствующей, представлять себе не желали. В хозяева же золотого производства парней, как ранее в министры, буры не пустили, а токарем белому человеку у себя на заводе работать гордые потомки Дани Терона позволить ну никак не могли. Пальцами у виска крутили и просили больше не приходить.
А вагоновожатым не получилось бы, потому как из всех видов общественного транспорта, к тому моменту человечеством придуманных, во всей Гане только ржавые маршрутки тро-тро присутствовали. Тро-тро эти собой страшное явление представляли. Микроавтобусы всех возможных марок и мастей, восемь раз сменив хозяев на своей родине и будучи без всякого сожаления в конце жизни в утиль сданными, прибывали в Гану в виде утомленного жизнью металлолома, который у себя, на территории Японии, к примеру, хранить считали экологически небезопасным и вообще изрядно затратным. Проще было здоровенный сухогруз такими автопокойниками под завязку забить и, чтоб своих территорий не загаживать, весь этот пережиток прошлых технических достижений в порту Тема, как на одну большую свалку, выгрузить. Выбросить то есть…
Ганские же умельцы, повышибав оконное остекление там, где оно еще сохранялось, перебрав моторы, прошедшие миллионы километров, с помощью отходов человеческой жизнедеятельности и палок средней длины, выкрасив в цвета национального флага малярной макловицей, выпускали слегка реанимированное транспортное средство на дороги общественного пользования. В автотранспортный бизнес грузопассажирских перевозок выпускали. Для большей рентабельности владельцы таких катафалков салон, если он хоть как-нибудь к тому моменту сохранялся, выносили целиком, включая обивку потолка, затертые резиновые коврики и побитые сиденья с торчащим сквозь прорехи поролоном. В общем, все подчистую. В нуждах же пассажиров, спаси и сохрани таковым стать когда-либо, весь салон заставлялся деревянными лавками без спинок, даже не прикрученными к полу. Водитель, восседая на добротном табурете во главе этих «идущих на смерть», остервенело крутил разболтанную баранку, с энтузиазмом и зажигательным азартом взирая в будущее и на набегающую дорогу, не всегда имея перед собой лобовое стекло. К крыше был прикручен изрядных размеров багажник, вмещавший в себя неимоверное количество поклажи счастливых путешественников. Там же, на крыше, ездили пассажиры, не относящиеся к Homo sapiens, но которым так же нужно было сегодня добраться в Кумаси или Мампонг, к примеру. Козы, куры, утки и иногда поросята, из-за жары имеющие весьма спортивное телосложение, там ездили. И еще стоило поспорить, кому из двух категорий перемещающихся было более комфортно и приятно. Этим, якобы разумным и прямоходящим, задыхающимся от пыли, жары и запахов друг друга, или им, пусть и животным, но все ж таки овеваемым свежим ветерком и любующимся прекрасным планером, раскинувшимся вокруг.