— Этот вон, сука, у нас бутылку водки спер!
— Как спер?!
— Да мы пока закусь разворачивали, пузырь на землю поставили, а он, гад, дудкой своей ее подцепил и в карман!
А это у Палыча, надо сказать, такой любимый фокус был: он кулисой от тромбона своего мог орудовать как рукой — чего хочешь зацепит и возьмет. Ну мы, конечно, разоржались, строй сломался... А колонна уже дальше двигаться должна. Дирижер, от злости белый, подлетает к Палычу: где флакон?! А тот только невинными глазами хлопает и руки разводит: смотрите, мол, какой флакон? Мне его и спрятать-то некуда! Спереди команда: «Марш!..» Дирижер вприпрыжку вперед несется, мужиков менты уволакивают, мы с грехом пополам стучим-дуем чего-то — караул полный! А Палыч, как ни в чем не бывало, топает, печатая шаг. Тихон, сосед мой по шеренге, тарелками прикрывается — со смеху киснет.
— Ты чего? — говорю. Он мне на Палыча кивает. Смотрю — тот как-то странно тромбон закидывает наверх. Пригляделся — и мундштука нет. В общем, хлещет наш Палыч водяру прямо из тромбона на ходу. Хлещет и подмигивает. Такие дела.
А через год на том же месте другая история. Маршируем под «Прощание Славянки» к той же спасительной Дворцовой, и вдруг Палыч, самым что ни на есть строевым шагом, чешет на Большую Морскую, к арке Главного штаба — прямо через оцепление и глазеющий народ. Начальник только зыркнул, а чего сделаешь — не орать же на весь Невский: Корольков, вернитесь в строй!
Ну сомкнулись, выползли на Дворцовую, сыграли там пару маршей. Смотрим, Палыч уже в строю — контрапункт выводит. Когда распустили всех, спрашиваем: где был-то?
— Да вот, — говорит, — девчушку симпатичную увидел, прямо сил нет, как захотелось!
— И чего?
— Чего... Трахнул, конечно.
— Да где?!!
— Да в арке!
А в арке Главного штаба, между прочим, народу — как сельдей в бочке. Смотрим недоверчиво. Тут протискивается к нам девчонка какая-то — глаза горят, помада вся размазана и юбка спереду назад перевернута.
— Лешенька! — кричит. — Ну ты скоро?
Немая сцена. Только никуда с ней Лешенька не поехал, поскольку тут как раз начальник подтянулся с двумя орлами из патруля. И поехал наш Палыч отмечать День Победы на «губу».
А был еще и такой «слон»: на гастролях, во Франции. Да-да, после перестройки стали нас выпускать в разные поездки — на фестивали духовой музыки, концерты разные. Потому как выяснилось — у русских музыкантов, хоть они и играют на жутких помятых «шкварках», все равно уровень исполнения лучше, чем у самого «навороченного» зарубежного оркестра. Ну о гастролях я попозже расскажу, а пока о том памятном «слоне».
Было это на фестивале в Шато-Тьери — на родине Лафонтена. Праздник у французов был просто сумасшедший — огромные фигуры героев басен из живых цветов едут из городка в городок на платформах, а между ними шагают расфуфыренные музыканты вперемешку с артистами. Шум, музыка, крики, веселье — в общем, настоящий карнавал. Оркестры были из разных стран, всего двадцать или около того, а идти надо было четырнадцать километров.
Дирижер нам об этом предусмотрительно не сказал: Родина — Родиной, честь — честью, но четырнадцать километров!.. В общем, топаем. Жарища — градусов тридцать, пот градом. У меня лично на шее висят самодельные колокольчики, весом — двенадцать килограммов (сконструированы по проекту дяди Васи — слесаря училища им. Дзержинского, чтоб ему пусто было). Вокруг нас детишки бегают, поливают наши белоснежные форменки самовыводящимися чернилами (о том, что они исчезают через десять минут, мы, конечно, не знали), посыпают наши потные шеи конфетти и веселятся как безумные. Мы их, естественно, в голос материм — французы все-таки. Нарастает, пардон, классовая ненависть...
Километров через десять — выдыхаемся абсолютно. Скисли все — какая уж тут музыка... И тут тубист наш, Игорек, с перегрева видимо, начинает поперек барабанного боя играть «Калинку». Тромбонисты — веселый народ — потихонечку подхватывают. «Дерево», то есть флейты с кларнетами включаются. За ними — трубачи. Альты, баритоны, ударные — через полминуты начинается русское народное шоу. Дирижер растерянно пот вытирает, вся колонна смешалась — идти под «Калинку» трудновато. Сашка Веселков, барабанщик, встал рядом с Чуганычем (воспитоном-тарелочником) и «свингует» вовсю, тот ему тарелки держит, как живая ударная установка. Трубы ревут, Палыч соло заряжает, валторнисты уже приплясывать начали...
Народ начинает скапливаться вокруг, дорога перегорожена. Подтягивающиеся оркестры подыгрывать начинают, те, кто впереди шел, — возвращаются и тоже начинают включаться. Короче говоря, через три минуты посреди какой-то французской деревушки бушует настоящий джем-сейшн с участием около пятисот интернациональных исполнителей и пары тысяч зрителей. Над всем этим безобразием зависает вертолет с телевизионщиками. Музыканты прибавляют — плохо слышно! К нашему дирижеру подбегает какая-то тетка — то ли распорядительница, то ли переводчица — и пытается что-то втолковать, но тот только виновато разводит руки...
Еще минут через пять русские музыканты потихонечку отвалили в сторонку и растянулись на каком-то лужке. Всем было ясно — такая пробка быстро не рассосется. И точно: провалялись мы около часа, отдохнули хорошенько, перекусили (восхищенные аборигены пирожками закидали), а потом дальше двинули. Дирижер шел рядом с Игорьком и что-то яростно ему шептал. А тот только пожимал огромными плечами и добродушно бубнил:
— А я чего?.. Я случайно... Утомился немного...
Байки про парад
В последнее время военный парад — редкость. Доктрина, что ли, сменилась или дорого очень — не знаю, только все-таки шоу было первоклассное, как ни тяжело в нем приходилось участникам.
Подготовка к параду — процесс длительный. Сначала — месяц репетиций. Марши в исполнении питерских оркестров должны звучать не хуже, чем в Мариинском театре. Во-первых, чтобы Москве насолить, а во-вторых: акустика на Дворцовой площади изумительная, как в капелле. Это вам не Красная площадь, где звук от кремлевских стен многократно отражается, да так, что не то что ходить — играть невозможно!
Потом приходит очередь «ножками походить». Сперва на Кировском стадионе, а затем и на самой Дворцовой. Ну а уж когда 7 ноября совсем близко — начинается самое кровавое время: ночные репетиции. Но обо всем по порядку.
Едем как-то на Кировский стадион. Все как обычно — «пазик» на ровном месте подпрыгивает, на барабане моем «сундуки» «пулю» расписывают, остальные спят... Фалишкин, как всегда, свой большой барабан втиснул в проемчик к задним дверям, сам на заднем сиденье дрыхнет. Леня Шульман — тубист, на барабане этом прикорнул в обнимку с тубой своей. Саня Соломоник — трубач, губы разминает, неприличные звуки издает, спать людям мешает. Тромбонист Вовка Соловьев потихонечку пиво потребляет из термоса — конспирация!
Заехали на заправку — дежурная в микрофон кричит:
— Эй, мичман! Высади людей!
— Да какие у меня люди! — отвечает наш водила. — Так, матросы...
Заправляемся, дальше пилим. И тут насосавшийся пивом Володя чувствует, что задета его человеческая гордость. Он встает и идет по проходу, минуя подозрительно принюхивающегося дирижера. Губы его шевелятся, видимо репетируя последующую гневную отповедь. Но когда он подходит к кабинке водителя и тот смотрит на него понимающим взглядом, включая «поворотник» и тормозя, Володины эмоции хлещут через край. Он просто бьет мичману в морду, нисколько не заботясь о безопасности дорожного движения.