Сосредоточиться на казенном пустословии не удавалось. Ведь главное сейчас происходило не в этом торжественном зале, где литературная элита раз в пять лет могла лицезреть партийную верхушку, а в комнате за сценой, где умирал не самый талантливый и не самый симпатичный 75-летний старик. Вот грузный Юрий Верченко, один из коллег Георгия Маркова, встал со своего кресла в президиуме и медленно на полусогнутых двинулся за сцену. Что он там увидит? И что будет написано у него на лице, когда вернется? А вернувшись, куда направится? Если прямиком к Горбачеву, значит, конец.
После мучительно долгого отсутствия Верченко вернулся на свое место. Затем опять вышел и снова вернулся. Его челночные передвижения, по-моему, и составляли теперь основное содержание отчетного доклада, до реального смысла которого никому уже не было дела. Никогда еще Марков не вызывал к себе такого неподдельного интереса.
Но поскольку в тот раз он так и не умер, волна сочувствия к нему тут же резко пошла на убыль. Писатели даже заподозрили босса в симуляции. Дескать, понимая, что здоровым в председатели его больше не выберут, хитрец притворился смертельно больным. Авось больного пожалеют. В эту басню трудно было поверить. Выбор трех сотен прекраснодушных писателей ни в какое сравнение не шел с выбором одного-единственного чуждого сантиментам читателя из почетного президиума. И на глазах у него обнаружить свою беспомощность было заведомым крахом. Зачем Горбачеву подручный, у которого всегда в запасе кондрашка? Говоря на языке Владимира Карпова, в разведку с еле живым чиновником молодой генсек не пошел бы.
О том, что происходило с Марковым за стенами зала, я узнал от его секретарши Ирины Богатко, неотлучно находившейся при нем. С ней мы в прошлом несколько лет толклись в одном коридоре, который моя “Литгазета” делила с ее “ЛитРоссией” на Цветном бульваре. В комнате президиума, по словам Ирины Александровны, Маркова уложили на диван и вызвали “скорую”. Врачи явились только через тридцать пять минут. Все это время старик порывался обратно на трибуну. Пришлось спрятать от него туфли. В одних носках предстать перед Горбачевым бедняга не решился.
Эти туфли надежнее медицинских анализов свидетельствуют, что Георгий Мокеевич не лукавил.
Звонок из Генштаба
В мае 1987 года, подгадав ко Дню пограничника, бесшабашный немецкий мальчишка без спросу перемахнул на хлипком одномоторном самолетике через Балтийское море, отключил радиосвязь и по карте рванул на Москву. Солнце слепило ему глаза, затем надолго зависло над головой, наконец осталось далеко позади. Вечером наглец углядел с птичьего полета чужую столицу, вихрем прошелся над Красной площадью, распугивая ошалелых обывателей, и уселся на Васильевском спуске.
Ни наземные службы, ни воздушное заграждение, ни космические силы не сумели ему помешать. Такой беспомощности наша армия не демонстрировала даже перед асами из “Люфтваффе” в 41-м. Чтобы впервые появиться в московском небе, им понадобился целый месяц победоносной войны. Зато Горбачев мог теперь одним махом беспрепятственно смести всю старую армейскую верхушку, включая министра обороны. И не упустил прямо с неба свалившейся удачи.
Примерно за месяц до этой трагикомедии нам с Олегом Морозом пришлось готовить “круглый стол” с подачи первого зама главного редактора Юрия Петровича Изюмова, придумавшего, а точнее — выстрадавшего его тему. Юрий Петрович столь отрепетированно, убежденно и настойчиво рассказывал о своей озабоченности, что легко было представить, как он вскакивает среди ночи и долго всматривается в зеркало. И чем дольше всматривается, тем беспокойнее стучит у него в голове:
— Почему у нас так мало образованных людей?
Да если уборщица в метро получает больше, чем школьный учитель, с образованием всегда будет напряженка! Но на страницах газеты даже такие легкомысленные соображения полагалось высказывать от лица солидных людей. И вот Олег привел на “круглый стол” академика Бориса Раушенбаха, занимавшегося расчетами космических полетов и заодно эффектом обратной перспективы в живописи, я позвал членкора Валентина Янина — археолога, десятилетиями копающего со студентами недра Новгорода Великого, и доктора филологии Сергея Макашина, патентованного щедриноведа, одного из основателей легендарного “Литературного наследства”. А вышло так, что тон задал мало кому известный философ Вадим Межуев. Он рванул с места в карьер: если думать об образовании, а тем паче о науке, студентов нельзя забирать в армию. И все встрепенулись, как будто только этого и ждали, и заговорили о том, что армия, конечно, приучает к дисциплине и укрепляет мышцы, но, увы, штампует исполнителей, парализуя молодые, пытливые умы. В прежние времена такой “круглый стол” заставили бы визировать в Министерстве обороны — и там бы его разнесли в щепы. А тот жалкий обрубок, что мог бы угодить на газетную полосу, обязательно сопровождался бы восторженным ведомственным уточнением: мол, только из армии выходят по-настоящему образованные люди, только в армии сосредоточен цвет нашей науки. И за примерами дело не станет: и бывший начальник Генштаба Огарков — лауреат Ленинской премии, и нынешний Ахромеев — тоже. В общем, что ни папаха с лампасами, то готовый академик.