Почему после безвизовой публикации “круглого стола” не грохнули из нашего Пентагона по газете прямой наводкой, не пойму. Может быть, не поверили глазам. Или просто растерялись. Или, скорее всего, решили разделаться с крамолой чужими руками: нажаловались в ЦК, застращали и притаились в сладком ожидании беспощадной расправы. А тут, как на грех, Матиас Руст прорвался через все заслоны на своей жужжалке. И Горбачев от души тряханул сонный генералитет. И стало лампасникам не до газеты. Кстати, в общении с ЦК постоянно использовались фирменные заморочки. Не найдя поддержки, допустим, в отделе науки, можно было попытать счастья в производственном отделе, и наоборот. Классическую тяжбу между Мюллером и Шелленбергом для “Семнадцати мгновений весны” Юлиан Семенов писал не только по рассказам очевидцев, но и по собственным впечатлениям от интриг, разыгрывавшихся в кабинетах на Старой площади. Всегдашние жалобы на однопартийность политической системы Александр Агранович, определявший экономическую линию “Литературной газеты”, любил смягчать поговоркой: “Система однопартийная, но многоподъездная”.
Впрочем, недели через две после того как появился в печати скандальный “круглый стол”, не сам маршал Ахромеев, но кто-то из его свиты в Генштабе позвонил Аркадию Петровичу Удальцову, куратору второй, общественно-политической тетрадки “ЛГ”. Констатировал, что газета совершила непростительную ошибку, и предложил прибыть для серьезного разговора в Генштаб. Прежде Аркадию Петровичу ничего бы не оставалось, как щелкнуть каблуками и взять под козырек. Но сейчас он мгновенно просек, что это всего лишь психическая атака, чуть помедлил и, кивнув в сторону Матиаса Руста, сделал фехтовальный выпад:
— Да-да, — отозвался игриво. — Как-нибудь залечу.
И — оглушительная тишина в ответ. Ни свиста снарядов, ни вспышек, ни грохота. В Генштабе просто повесили трубку.
А года два спустя, после массированной поддержки нашей вылазки в других газетах, Верховный Совет простым поднятием рук проголосовал за отсрочку призыва для студентов.
Колхоз имени Ахматовой
Году в 70-м заезжая американская славистка позвонила Николаю Ивановичу Харджиеву и попросила ее принять. Она, дескать, готовит работу об ахматовских переводах из китайской классической поэзии, и встреча с человеком, который хорошо знал Ахматову, очень помогла бы научным изысканиям.
— Я вам не советую этим заниматься, — сказал Харджиев и положил трубку.
Не прошло и двадцати лет, как он печатно объяснил, в чем дело. Среди переводов, подписанных Ахматовой, только часть принадлежит ей самой. Остальные выполнены другими людьми. Иногда она подправляла чужие переводы, но ко многим даже не прикасалась.
Николай Иванович перечислил некоторые свои негритянские работы. Среди них — перевод знаменитой поэмы Цюй Юаня “Лисао” (“Скорбь изгнанника”). Цюй Юань — первый поэт, чье имя известно в истории китайской поэзии, а поэма “Лисао” — признанный ее шедевр. Приняв авторство Ахматовой за чистую монету, один московский китаист в простоте сердечной заметил, что перевод поэмы “возможно… не уступает подлиннику”, и эту восторженную оценку тотчас подхватили в Китае. Но купился и такой большой поэт и опытный переводчик, как Семен Липкин. Он полностью процитировал в предисловии к сборнику переводов Ахматовой стихотворение Ли Шаниня “Ночью в дождь пишу на север”, тоже переведенное не ею, а Харджиевым. И вдобавок с легкостью обнаружил в нем тютчевские глубины. Не хватало еще, чтобы доверчивые американские слависты тоже вознесли до небес скромные опыты переводчика-дилетанта.