“Уважаемый тов.
Благодарим за внимание к газете. Вам нужно серьезнее работать над словом. Учитесь у классиков. Больше читайте.
Желаем успехов!
С уважением (подпись)”.
Редактору нужно было всего лишь вписать фамилию “уважаемого тов.”: Довлатов, Докладов, Заплатов или Долматов (он привык, что его фамилию вечно перевирают). Только не Долматовский, иначе это было бы уже настоящее письмо, с другим обращением: “Дорогой Евгений Аронович!”.
Хорошо, а чья же подпись стояла тогда на болванке? Конечно, не Георгия Гулиа. Зачем ему эта сомнительная честь? Он же редактор отдела, по-нашему — небожитель. А под рукой у него был редактор в отделе. Разница в двух буквах, а дистанция как от государя императора до милостивого государя. Редактором в отделе у Георгия Дмитриевича в 70-е годы был Валентин Циоменко. Значит, заканчивалась отписка словами: “С уважением В. Циоменко”. Постойте: Ци-оменко… Ци-триняк… А что если Довлатов просто забыл, какая в письме стояла подпись и выбрал из литгазетовских фамилий самую похожую? Ведь Цитриняк на газетных полосах попадался постоянно, а Циоменко — нет, потому что свои публикации, в отличие от служебных бумаг, подписывал псевдонимом — Валентин Проталин.
Это предположение меняет дело. Цитриняк написать приведенное Довлатовым письмо не мог, потому что не мог никогда. А за Циоменко я бы не поручился. Для его авторов публикация в “Литгазете” была праздником, как и для авторов, допустим, отдела юмора. Но в юморе на двенадцати стульях сидело четыре человека, и благодарные авторы делили свою радость с ними со всеми: по минимуму каждому доставалось сто граммов. А Валентину Циоменко по большей части приходилось отдуваться за свой отдел одному. Легко сообразить, что его минимум составлял 250 граммов. Был случай, когда Валентина Валентиновича назначили критиком свежего номера газеты. Не без труда он взобрался на трибуну, покачиваясь, медленно прошелся по главным материалам, сообщил, что все они никуда не годятся, и тут же объявил их лучшими в газете. Больше его к трибуне не подпускали.
Вполне возможно, что он, прежде чем смахнуть ничейный рассказ в корзину, заглянул в него, искренне порадовался за автора, захотел его поддержать. И заплетающимся пером попытался выразить, что, видит Бог, наши желания попросту не совпадают с нашими возможностями.
Так ли это было? У Валентина Циоменко не спросишь: его уже нет. И Грише Цитриняку не расскажешь: его тоже нет. И нет Довлатова, чтобы узнать: подмена фамилии — это нечаянная ошибка памяти или жестокий литературный прием?
Автора!
Газетная кампания против Александра Солженицына после присуждения ему Нобелевской премии не достигла того накала, что был двенадцатью годами раньше, когда клеймили Бориса Пастернака. Нового лауреата уже не обзывали “лягушкой в болоте”, не кричали ему: “Прочь с дороги, таракан!” и еще не объявили “литературным власовцем” — это будет через три года, когда гебуха захватит “Архипелаг ГУЛАГ”. В “Теленке”, упомянув в меру разнузданные статьи из “Правды” и “Коммуниста Вооруженных Сил”, Александр Исаевич прибавил: “Еще в “Литгазете” какой-то беглый американский эстрадный певец учил меня русскому патриотизму…”.
Я пришел в газету спустя три с лишним года и, откуда взялась эта статья, не знаю. Но Дина Рида, ее подставного автора, однажды видел. Он пел для сотрудников газеты под гитару в конференц-зале на шестом этаже, а потом надписывал и раздавал свои фотографии. Я тоже подошел, чтобы разглядеть его поближе. Всей мимикой он изображал приветливость и расположение, но меня не видел в упор, смотрел, как шофер на дорогу, широким охватом, без фокусировки. По-русски не говорил и не понимал.
Его показные художества расписывали с восторгом. Помню, что в какой-то благополучной стране он появился с тазиком перед своим посольством и сделал вид, что отстирывает американский флаг. Попробовал бы он без разрешения выкинуть что-нибудь эдакое в СССР! Или в Восточной Германии, которую выбрал для жительства.
У нас американец из бородатого анекдота хвастается свободой по-американски:
— Я могу выйти к Белому дому, крикнуть: “Долой Трумэна!”, и мне ничего не будет.
Русский не отстает:
— Я тоже могу выйти на Красную площадь, крикнуть: “Долой Трумэна!”, и мне тоже ничего не будет.