Он шел долго, и перед его глазами плыли яркие звездочки полевых цветов, белые пушистые облака и густо-синее небо. Потом он заплакал, и слезы закрыли от него мир, слышно было лишь сочное жужжание пчел над цветами…
Когда Буров подошел к зданиям санатория, в руках у него был ворох полевых цветов. Встречные, видя их, улыбались, но тут же гасили улыбки, пораженные несоответствием веселости цветов и жестким выражением лица мужчины…
Врач, следовавший за угрюмым десантником, не знал, что делать. Он не хотел допускать его к больной, ей могло повредить волнение встречи, но и задержать пришедшего не решался. Несколько раз он пытался остановить мрачного посетителя, но тот не обращал внимания на его робкие призывы. Так они и шли друг за другом по длинным безлюдным коридорам, и от цветов по серебристым, без единой пылинки стенам разбегались радужные блики.
Ожидая, когда больная проснется, Буров стоял, может, час, а может, больше. Он молча всматривался в ее лицо и не мог его узнать. Он был поражен, раздавлен видом лежащей перед ним женщины. Это была не его жена, не та веселая и бесстрашная Вера, которую он знал и любил и от смеха которой, казалось, и камни начинали улыбаться. Мир рухнул, от него осталось только призрачное чужое лицо на голубоватой ткани медицинского ложа-саркофага.
Вера открыла глаза и теперь смотрела на мужа ничего не выражающим взглядом.
Буров шагнул вперед, и букет, который он до этого инстинктивно прижимал к груди, яркими звездочками рассыпался по серебристому покрывалу.
Коснулось больной дыхание весны, проникшее в стерильные стены вместе с цветами, их яркая окраска разбудила ее сознание или голос близкого человека разогнал туман перед глазами — как бы то ни было, Вера узнала Бурова. И ее слабое, изможденное тело потянулось ему навстречу.
Великан склонился над Верой. Что-то сказал; она видела, как шевельнулись его губы. Протянул к ней руки, громадные, как на фресках Сикейроса, и из этих рук стали падать цветы. Они падали тихо и долго и, казалось, будут падать вечно. Но вот поток цветов кончился, лицо великана приблизилось, словно его увеличил экран визора, и Вера узнала своего мужа.
«Вернулся. Живой».
Она рванулась к нему.
Врач, неслышно подошедший к Бурову, с ужасом смотрел, как на стерильное покрывало в помещении, где даже воздух подвергается специальной обработке, падали цветы. На некоторых стебельках еще оставались прилипшие комочки земли. Глаза больной широко раскрылись, и она чуть заметно шевельнула головой. Врач сделал шаг вперед.
В комнате мягко загудело, по коридору зазвенели бархатистые колокольчики, пахнуло озоном. Глаза больной стали тускнеть, она сжалась и словно уменьшилась, начала растворяться под невесомым покрывалом.
Врач схватил Бурова за рукав комбинезона и потянул к двери. Десантник словно окаменел.
«Да что же вы, не понимаете?! Вы же убьете ее! Быстрее!» — шепотом прорычал врач.
Буров шагнул за ним, но остановился, что-то вспомнив. Он вытащил из нагрудного кармана ожерелье, склонился к жене, слегка приподнял ее голову и застегнул украшение на груди.
Потом они бежали по коридорам, в ушах стоял несмолкаемый звон колокольчиков, и крохотные иголочки впивались в тело.
«Быстрее! — шипел врач. — Быстрее! Облучатель включен!»
«Простите», — сказал Буров, когда за ними закрылась третья дверь и врач прислонился к ней спиной, вытирая пот со лба.
«Идиот! Нате вот, съешьте…» — И он протянул на ладони несколько желтых шариков.
Звездный Волк надолго замолчал, а слушатели беспокойно задвигались.
— Я немного отвлекся. Вас, конечно, интересует само ожерелье, — улыбнулся рассказчик, заметив недоуменные переглядывания слушателей. — Еще немного, и я до него доберусь. Но прежде хотелось бы сказать несколько слов об Андрее Владимировиче, лечащем враче Веры Буровой.
Человек он замечательный, но, как и у всякого человека, есть у него свои недостатки. Одним из них является преклонение перед порядками, установленными в медицинских учреждениях. В этом я убедился во время полуторачасовой беседы, когда пытался доказать ему, что Буров за два года пребывания на орбите Зейры едва не свихнулся от тоски по жене и теперь, не увидев ее, сам может запросто попасть в больницу. Мои доводы не подействовали на Андрея Владимировича, и только вид самого Степана, появившегося в санатории в разгар наших препирательств, поколебал его уверенность в универсальности предписаний о допуске посетителей к больным. Выглядел Буров скверно, и все же, если бы я предварительно не «обработал» Андрея Владимировича, тот вряд ли провел бы Степана к Вере.