Шерман практически испарился. Лана, у которой при упоминании Войны корпораций начисто пропал аппетит, попыталась отставить тарелку — и наткнулась на взгляд Клементины Танк, не сулящий объекту ничего хорошего.
— Госпожа первый лейтенант, мэм…
— Короче, Тина, — бросила Лана.
— Если короче — либо вы съедите всё, что на тарелке, либо останетесь в кампусе. Мало того, что вы спали не больше двух часов, так теперь ещё и голодать собрались!
И Лане (спорить со своим медиком — дело последнее и крайне глупое) пришлось снова взяться за вилку.
На посадочный РЗ Лана прибежала последней.
В совместных действиях двух подразделений есть одна тонкость. А именно: тонкость не одна. И никогда не знаешь, какая именно из вылезших непонятно откуда тонкостей превратится во что-то исключительно толстое, тяжёлое и острое одновременно. И проткнёт оно тебя насквозь, проломит голову или просто отдавит ногу — не знаешь тоже.
Лане нравился Солджер. Но испытывать симпатию к человеку это одно. А вот успешно сработаться с командиром команды, работающей на другую организацию, более того — на другую страну… это совсем иной коленкор выходит. Кстати, не забыть порыться в справочниках, коленкор — это что?
Своим чином первого лейтенанта она гордилась, полагая — и не без оснований — что имеет право. И на гордость, и на чин. Договориться хоть с полковником (но собственным, Легиона) для «горгоны Горовица» не составило бы большого труда. Однако весь её опыт, приобретенный клочьями ободранной шкуры и болью в обожженном носу, пасовал там, где надо было выстраивать рабочие отношения со старшим по званию офицером сходной службы союзников. С нижестоящей позиции выстраивать, не имея толком представления о том, кому же, собственно, её подчинили. А пробираться вслепую, наугад, когда любое неверное движение или неосторожное слово могут непоправимо испортить отношения ладно бы служб — государств! — Лана Дитц не любила.
Солджер был собран, сдержан, деловит, абсолютно договороспособен. Но Лане не давала покоя мысль о времени, скорости и траектории прилёта второго сапога. Мысль тем более настораживающая, что покамест не прилетел и первый.
Не считать же, в самом деле, первым сапогом то, что раздавший ценные указания подчинённым Солджер прицепился к ней как репейник? На Алайе лопухи не росли, но некий местный эквивалент вполне себе существовал, так что смысл идиомы она понимала…
Пока Лана ставила задачу своим, он торчал за спиной. Когда, по дороге домой, решила заскочить ещё раз в студию Дезире — навязался сопровождать. Пришлось даже одолжить у Шермана доску. Одна из её так и переночевала в стойке на крыше, но у Солджера доски не было. В отличие от вполне пристойных навыков обращения с капризным транспортным средством.
В общем, и к Дезире он полетел вместе с Ланой, и в квартиру, занимаемую исчезнувшим Сперанским, потащился тоже. Впрочем, вот тут ей возразить было нечего, зона ответственности была его, Солджера.
Вопросы сыпались из него как из рога изобилия. И если бы эти самые вопросы были дурацкими, за Ланой не заржавело бы послать. А хоть бы и нынешнего командира. И не таких посылали. Сказано же было — без чинов? Но нет, спрашивал Солджер строго по делу.
Правда, его представления о деле во многом совпадали с представлениями самой Ланы. А потому приходилось отслеживать и обезвреживать уйму крючков, на которые пытался её поймать ушлый русский. Что до крайности утомляло, хотя и было довольно забавно — в общем и целом.
Наконец она сообразила, что просто так майор Солдатов от неё не отвяжется. Пришлось самым категорическим образом заявить, что ей надо собраться… и нет, подождать её в доме нельзя. Отвлекающий фактор, ещё забуду что-нибудь, ты же понимаешь!
Солджер понимал. Он кивнул, похлопал мрину по плечу и отправился… ну, куда-то отправился, в общем. Назойливый писк, поселившийся в кольце коммуникатора непосредственно после похлопывания, Лана проигнорировала с поистине царским спокойствием. Всё равно предпринять что-либо, не доставляя ничем не заслуженного удовольствия гипотетическим зевакам, она могла только дома. Ну, дядя!
Будучи в прямом генетическом родстве с кошачьими, Лана Дитц полагала наглость не вторым счастьем, а прямо-таки первым. Но только в том случае, если это была её собственная наглость. Терпеть по отношению к себе чужую она настроена не была. И немедленно по прилёте домой проделала всё необходимое, чтобы довести свою точку зрения до Солджера в частности и русских вообще.
В небольшой двухместной каюте, которую Тим Стефанидес выделил временным союзникам под личное пространство, было тесно, а ещё — шумно. Кто знает, как уж там сложится дальше, а потому четверо из пяти присутствующих отдыхали по полной программе. Программа, правда, была не слишком обширной — о спиртном, к примеру, речи не шло, да и не могло идти по определению. Но давно сработавшейся команде оно и не требовалось, и веселье било фонтаном.
Только в санитарном блоке, который занял связист, было тихо. Тихо — до поры до времени. Сидящий у развернутого дисплея Махров вытаращил глаза, восторженно присвистнул и бросил, не поворачивая головы:
— Глебыч! А ну-ка, подь сюда! Тебе понравится!
Разумеется, подошёл не только Озеров: за спиной связиста немедленно столпились все четверо. Надо же было посмотреть, что заставило обычно невозмутимого и, кстати, весьма бережливого[1] Махрова нарушить свои же собственные правила? Вернее, столпились двое — остальным пришлось довольствоваться вытянутыми шеями. Недоумевая, как счастливчики, сориентировавшиеся первыми, умудрились протиснуться в крохотный закуток.
— Ты ж моя умница! — почти растроганно пробормотала Татьяна Кривич, галантно пропущенная вперёд по причине невеликого роста.
Злые языки — а такие находятся везде и всегда — поговаривали, что эта приятная во всех отношениях дама ценит не только женский ум, но и женскую красоту. Однако языкам приходилось быть предельно осторожными. Если, разумеется, их владельцы и дальше хотели пользоваться ими. Трудно пользоваться вырванным языком, не так ли?
В команде майора Солдатова принято было считать, что сами они друг о друге могут думать и говорить всё, что угодно. Но что позволено кесарю — не позволено слесарю. И потому посторонних болтунов не жаловали. Да так, что те предпочитали держаться на расстоянии, почтительном по любым меркам.
— Да уж, — вздохнул Озеров, после нарочитого воя запуская пятерню в непослушную шевелюру. — Стиль есть стиль. Если он есть. Но тут стиля явно выше крыши. Умная, стерва.
— Кто именно? — донеслось от дверей.
— Твоя рыжая подруга, шеф! — отозвался Махров, всё так же не поворачивая головы. — Она сняла одежду…
— Я заметил, — пробормотал Солдатов, приближаясь и из-за раздавшихся подчинённых глядя на дисплей. На дисплее в замедленном темпе двигалось изображение, которое получается, когда кто-то — в данном случае Лана Дитц — прокручивает вокруг себя саронг с налепленной на него камерой. Тело, которое прекратил скрывать снятый саронг, с точки зрения любого нормального мужчины вполне заслуживало того, чтобы на него посмотреть. А еще лучше…
— … и выбросила в утилизатор, — с несколько преувеличенным вздохом закончил связист.
— Не удивлен.
— А зачем ты камеру-то на неё нацепил? Думал, не выпасет?
— Да, пожалуй, от отчаяния. Я её прокачивал минут сорок…
— И каков результат? — Махров имел право обращаться к командиру в любом его, командира, настроении. И сейчас пользовался этим на полную катушку.
— Никакого, — устало буркнул майор, плюхаясь на нижнюю из двух узких коек. — Я так и не смог подобрать вопрос, на который она не смогла бы ответить или не захотела бы отвечать. И, насколько я могу судить, не соврала — впрямую — тоже ни разу. А умолчание не враньё.