Всего за пять дней до рождения первенца Факундо с партнером открыли второй магазин — в шахтерской деревеньке Эль-Кобре в десяти милях от Сантьяго. Как и большинство кубинских жен, Амалия не вмешивалась в дела мужа. Жизнь на улице Агуэй едва ли можно было назвать роскошной. Ни сада, ни внутреннего двора в доме не было. Окна гостиной выходили прямо на улицу, где вечно пахло навозом. Прошло более пятидесяти лет, и лишь когда Эмилио стал мэром Сантьяго, он организовал целую кампанию, чтобы убедить сограждан не выбрасывать мусор и отходы в сточные канавы прямо у парадных дверей.
В 1846 году появился на свет второй сын, Хуан, а следом — Факундо-младший в 1848 году и Мария в 1851. Амалия каждый день читала детям вслух, часто по-французски: это был родной язык ее деда, который приехал с Гаити. Эмилио был тихий мальчик созерцательного нрава, он рано научился читать и к тому же обладал явными способностями к рисованию и мог часами предаваться любимому занятию. Молодая семья по большей части была защищена от социально-политических волнений, волны которых прокатывались по острову в те годы, однако Амалия и Факундо жили в центре Сантьяго и поэтому были не понаслышке знакомы со всеми сложностями общественной жизни — и с рабством в том числе. Согласно городским документам, Амалия получила от деда в собственность несколько рабов как часть приданого, однако неизвестно, служили ли они ей лично, — скорее всего, они остались на плантации деда. В августе 1851 года Амалия продала Рачель, рабыню лет восемнадцати, и ее новорожденного сына Хосе Дионисио, получив за них пятьсот долларов. Спустя семь месяцев она продала двенадцатилетнюю девочку по имени Лисет за триста долларов. На Кубе было принято вкладывать деньги в рабов, и Амалия, возможно, продавала рабынь, чтобы инвестировать доход в деловые операции мужа.
Размеренная повседневная жизнь Факундо и его молодой семьи резко переменилась 20 августа 1852 года. В то утро небо было ясным, воздух — свежим, земля — умытой ночным ливнем. Но в 8.36 утра, когда улицы были запружены народом, ритм рабочего дня прервал страшный гул — ничего подобного здесь никогда не слышали. «Это был не обычный грохот, предшествующий землетрясению, — писал позднее историк Мигуэль Эсторк, лично ставший свидетелем бедствия, — а скорее глухой подземный стон».
Эсторк ощутил, как земля «внезапно приподняла весь город и бросила его, словно ребенок — игрушку». Жители выбегали из домов на улицы и другие открытые пространства, падали на колени, воздевали руки к небесам и молили о милости. Хотя был день, повсюду сновали крысы в поисках убежища, из городских фонтанов выпрыгивали лягушки. Через девять минут после первого подземного толчка земля содрогнулась вновь, а в последующие несколько часов — еще четырежды, с каждым разом причиняя городу все больше разрушений. Здание правительства, администрация таможни и военный госпиталь были полностью разрушены; собор и семь других церквей получили сильные повреждения. С палуб пришвартованных в гавани судов было видно серое облако, нависшее над городом, — это была пыль от рухнувших зданий.
Во время землетрясения погибло всего два человека, однако водоснабжение и канализация в Сантьяго были нарушены, а это создало идеальные условия для распространения болезней. Факундо Бакарди закрыл магазины и добровольно занялся помощью пострадавшим по соседству — распоряжался раздачей бесплатной похлебки перед церковью Святого Фомы неподалеку от своего дома и главного магазина.
Последствия землетрясения пришлось устранять несколько недель, многие жители бросали свои дома и приходили ночевать в более прочные муниципальные здания. В поисках утешения santiagueros обращались к церкви, но там они не нашли сочувствия.
Местный архиепископ, испанец по имени Антонио Мария Кларет, счел землетрясение поводом обвинить свою паству в том, что она отклонилась от тропы благочестия.
«Господь поступил с нами так, как поступает мать с ленивым спящим дитятей, — объяснил он. — Сначала она встряхивает его кровать, чтобы разбудить его и заставить подняться.
Если ей это не удается, она бьет его. Добрый Господь так же поступил со Своими детьми, погруженными в греховный сон. Он сотряс их жилища, но пощадил их жизнь. Если это не пробудит их и не заставит подняться, Он ударит по ним холерой и мором. Так открыл мне Господь».
И вправду, прошло несколько недель, и в городе началась холера — хотя и неизвестно, была ли она послана Богом или нет, — и смертоносная эпидемия свирепствовала в городе два месяца. Пик ее пришелся на третье ноября, когда умерло девяносто четыре человека. На кладбище Святой Анны трупы лежали без погребения сутками — не хватало могильщиков. Прежде чем сойти на нет, холера выкосила десятую часть населения города. Среди жертв были шестилетний сын Факундо и Амалии Хуан и их маленькая дочь Мария, а также дед Амалии. Перепуганные, убитые горем, Факундо и Амалия решили увезти из Сантьяго оставшихся сыновей — восьмилетнего Эмилио и четырехлетнего Факундо-младшего. В декабре 1852 года они отплыли в Испанию, где рассчитывали прожить некоторое время у родителей Факундо в Сидхесе.