хранились запасы вяленой рыбы и мешки с мукой, сахаром и кофе. Сантьягским
покупателям были нужны и гвозди, и свечи, и дешевый муслин – но иногда и заграничный
шоколад, тонкие льняные ткани, изысканный фарфор, а у Факундо было все. Его клиенты
принадлежали ко всем слоям общества. Благодаря старым знакомым, еще из Сидхеса, он
поставлял каталонское вино оптом в другие магазины, но уделял внимание и крестьянину,
который искал себе новую соломенную шляпу или мачете. Следом за крестьянином за
покупками приезжали, скажем, две великосветские дамы, - они удобно устраивались в
volante, изящно украшенной двуколке, запряженной одной лошадью. На лошади ехал
верхом чернокожий раб в красной жилетке и черном котелке, который и правил
двуколкой, так что его госпоже не приходилось утруждать себя. Дамы в пышных черных
платьях и тонких атласных туфельках ждали в volante, пока Факундо вынесет и покажет
им свои товары, - ведь иначе дамы запачкали бы свои туфельки в уличной грязи.
После свадьбы Факундо с Амалией поселились в скромном домике на улице Агуэй,
8, среди пакгаузов, всего в нескольких кварталах от моря. Из окна была видна брусчатая
мостовая, по которой катили запряженные лошадьми телеги и таскали тяжелые сундуки
носильщики. Улица упиралась в порт – этот район занимали склады, таможенные здания,
конторы пароходных компаний и железнодорожная станция. За ним лежали темные воды
бухты Сантьяго, испещренные мачтами пришвартованных шхун, а позади виднелись
другие суда, неспешно входившие в гавань и выходившие из нее. Вдалеке вздымалась на
фоне неба восточная часть Сьерра-Маэстра. Домик Факундо и Амалии, принадлежавший
крестной матери Амалии, был одноэтажный, кирпичный и оштукатуренный, с небольшим
патио за кухней. Он почти ничем не отличался от соседних домов. Крыша у него была
плоская, и Факундо, взобравшись на нее, видел гавань и корабли, бросившие там якорь.
Часто он начинал день с того, что несколько минут глядел на гавань, как привык глядеть
мальчиком в Сидхесе.
Именно в этом доме Амалия и родила Эмилио 5 июня 1844 года. Заботиться о
мальчике ей приходилось одной, без помощи мужа, поглощенного торговыми делами.
Всего за пять дней до рождения первенца Факундо с партнером открыли второй магазин –
в шахтерской деревеньке Эль-Кобре в десяти милях от Сантьяго. Как и большинство
кубинских жен, Амалия не вмешивалась в дела мужа. Жизнь на улице Агуэй едва ли
можно было назвать роскошной. Ни сада, ни внутреннего двора в доме не было. Окна
гостиной выходили прямо на улицу, где вечно пахло навозом. Прошло более пятидесяти
лет, и лишь когда Эмилио стал мэром Сантьяго, он организовал целую кампанию, чтобы
убедить сограждан не выбрасывать мусор и отходы в сточные канавы прямо у парадных
дверей.
В 1846 году появился на свет второй сын, Хуан, а следом – Факундо-младший в
1848 году и Мария в 1851. Амалия каждый день читала детям вслух, часто по-французски:
это был родной язык ее деда, который приехал с Гаити. Эмилио был тихий мальчик
созерцательного нрава, он рано научился читать и к тому же обладал явными
способностями к рисованию и мог часами предаваться любимому занятию. Молодая
семья по большей части была защищена от социально-политических волнений, волны
которых прокатывались по острову в те годы, однако Амалия и Факундо жили в центре
Сантьяго и поэтому были не понаслышке знакомы со всеми сложностями общественной
жизни – и с рабством в том числе. Согласно городским документам, Амалия получила от
деда в собственность несколько рабов как часть приданого, однако неизвестно, служили
ли они ей лично, - скорее всего, они остались на плантации деда. В августе 1851 года
Амалия продала Рачель, рабыню лет восемнадцати, и ее новорожденного сына Хосе
Дионисио, получив за них пятьсот долларов. Спустя семь месяцев она продала
двенадцатилетнюю девочку по имени Лисет за триста долларов. На Кубе было принято
вкладывать деньги в рабов, и Амалия, возможно, продавала рабынь, чтобы инвестировать
доход в деловые операции мужа.
Размеренная повседневная жизнь Факундо и его молодой семьи резко
переменилась 20 августа 1852 года. В то утро небо было ясным, воздух – свежим, земля –
умытой ночным ливнем. Но в 8.36 утра, когда улицы были запружены народом, ритм