Я пребывал не в самом радужном настроении, когда он проводил меня к остановке такси. Такси, конечно, не было. Был хвост человек в двадцать. Ещё была ночь с 10–го на 11–е ноября — холодная, промозглая и моросная ночь, настроения не поднимавшая. Он попрощался. Понимал, дипломат, что мне ещё долго не уехать. Но подвезти не предложил — машина–то у него была,. — пресс–атташе всё же… Конечно, что ему со мною церемониться, с битым…
Время приближалось к утру. И я пошел пешечком. Когда часа через полтора, или два, я подошел к дому, уже были открыты киоски «Союзпечати». Я взял несколько газет. Поднялся к себе. Нина спала. Я отмылся под душем от грязи, излитой на меня на Кутузовском. Приготовил кофе. И стал просматривать газеты. На одной из последних страниц «Комсомольской правды», в рубрике «Из досье ФБР», я наткнулся на статью доктора исторических наук Д. Наджафова, известного специалиста по военной разведке. Называлась она «Искренне Ваш Дж. Эдгар Гувер… ". За ранним временем и приятной усталостью из–за доброй прогулки, я, было, перевернул страницу. Но меня задержала фотография какого–то документа, вмонтированного в текст статьи. И я стал его читать, почему–то ничуть не удивляясь и не волнуясь:
«Федеральное бюро расследований.
Министерство юстиции Соединённых Штатов.
Вашингтон, округ Колумбия. 19–е июля 1940 г.
Лично и конфиденциально.
Уважаемому Адольфу А. Берлу–младшему,
помощнику Государственного секретаря.
Дорогой мистер Берл.
По только что поступившей из конфиденциального источника информации, после немецкого и русского вторжения в Польшу и её раздела, Гитлер и Сталин тайно встретились во Львове 17 октября 1939 г. Полагают, что правительства других стран всё ещё находятся в неведении относительно этой встречи. На этих тайных переговорах Гитлер и Сталин, как сообщают, подписали военное соглашение взамен исчерпавшего себя пакта о ненападении. Сообщают также, что 28 октября 1939 г. Сталин сделал доклад членам Политического бюро Коммунистической партии Советского Союза, информировав семерых членов упомянутого бюро о подробностях своих переговоров с Гитлером.
Я полагаю, что эти сведения представляют интерес для Вас.
Искренне Ваш
Дж. Эдгар Гувер».
… Многолетняя тяжесть, вошедшая в меня майской ночью 1951 года, когда уходил я от несчастного Рейнгардта Майера—Копыльникова после предсмертной исповеди его в больничке Мостового отделения ОЗЕРЛАГа в Братске, спала, наконец, с моих плеч. Изверглась из всего моего существа. Человечество узнало долго скрываемую от него правду: два самых кровавых маньяка в истории планеты встречались и сговаривались! И правдой оказались откровения и Рейнгардта Майера, рассказавшего мне о встрече тиранов в 1931 году, и Леонида Александровича Скоблинского — об их встречах в 1929, 1930, в том же 1931, в 1932, 1937, наконец, в упомянутом Гувером 1939 годах. А первым, кто осмелился, кто решился сказать об этом во всеуслышание, оказался я! И я засмеялся… Потому что никакие пресс–атташе смеяться уже не посмеют. А буду смеяться я, перелистывая Пушкинского «Графа Нулина»:
«… Когда коляска ускакала,
Жена всё мужу рассказала.
И подвиг графа моего
Всему соседству описала.
Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. — Почему ж?
Муж! — Как не так. Совсем не муж.
Он очень этим оскорблялся,
Он говорил, что граф — дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит»
Смеялся…»
Смеялся я. Я смеялся, искренне полагая, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Тем, кто в победительной эйфории не пребывал, было не до смеха. Долматову Володе, например, и моему сыну, понимавшим: своим свидетельством на многомиллионную аудиторию я вскрыл тщательно охраняемую тайну двух режимов–близнецов — тайну их преступного сговора.
Да, их кровавая харизма в разное время пошатнулась чуть–чуть. Но набирает силу, захватывая души молодого поколения её немецких и российских последователей. Разоблачение их кумиров может дорого обойтись. В конце концов, они могут даже разрушить само дело моей жизни — моё «Спасение», — общество, созданное мамой — армейским хирургом — ради спасения спасителей, — несчастных фронтовых медиков, брошенных в 1917 году развалившейся Русской Армией, а позже — множества других.
А дед всё порывался и порывался разоблачать преступление на Волге! Масла в огонь его разоблачительного пароксизма подлило ещё одно моё выступление — реплика на Учредительном Съезде Конфедерации репрессированных народов, состоявшемся 28 ноября в аудитории Политехнического музея. Мы с ним сперва слушали доклады тех. кто чудом избежал смерти, когда их угоняли с родины на вымирание и погибель. Среди выступивших были и те, кто уже родился в Сибири и Казахстане с клеймом ссыльного. И в их числе мои друзья–сподвижники по «Спасению» Герман Виллевальде, Саид Бахарчиев — мой бывший аспирант, его племянник Шамиль Басаев, Пауль Ридер — герой «СТЕПЛАГА», и Руслан Аушев, Гуго Дюн, Джахар Мадаев и Володя Вормсбехер — предводитель восстания на Шикотане. Только недавно прошел семинар руководителей отделения общества. На нём, на случай провала, в очередной раз оговаривалась схема их оперативной замены. Делалось это систематически не реже одного раза в полтора года, хотя на протяжении 72–х лет работы «Спасения» срывов не случалось. И вот теперь, по «73» мандату от ВОСН, после Вормсбехера, выступить поручалось мне. И я сказал жмурившейся в президиуме «тени» председателя союзного КГБ всё, что считал нужным. Если быть до конца откровенным, то и выступил–то я именно потому, что в президиуме «тень» эта сидела.