Распаляясь бессилием, исходила ненавистью, билась в истерике вокруг толпа ивойловых и суздальцевых, голосил полк чиновных бездельников и дезертиров, визжал из–под оттянутой маски управленческий генерал–коротышка, подпертый тремя молодыми холуями. Стадо рептилий натравливало и натравливало на нас солдат–конвойных в теперь уже совершенно бесполезной попытке принудить убрать за ними, спрятать за них все тою же «очисткой нефтеналивняка» еще одно преступление, совершенное ими вот в этих, маячивших у берега Красной Глинки, баржах. От которого никуда не деться, не уйти, не спрятаться. Тогда — под вопли белошубной сволочи — мне померещилось, что наше — впервые за эти страшные дни и ночи — сопротивление их попыткам заставить нас лезть в трюмы напугало их. Они, ответственные за «тару под горючку», будут теперь отвечать и за погибших в ней. Просто, и это лыко вставят им в строку. И учинят им «то ещё» Бряндино! Потому — казалось — дыбом стояли у них волосы, — у безымянлаговских и областных бугров. Ведь они — профессионалы. И потому знают, что произойдёт с ними и, по законам системы, с их семьями по окончании не «чужой», бряндинской, а вот этой вот собственной истории с содержимым нефтеналивных барж…
Через несколько часов память и око Верховного упрётся в баржи… А их ещё и не начали как следует очищать. Потому страх распалял убийц до истерики. И гнал, гнал на нас. А было нас теперь более семисот — ночью прибыло пополнение. Сходу — с машин — оно тоже улеглось на взлобке рядом с нами. Конечно, можно было, или, убрав, или перестреляв нас, пригнать на разгрузку новую партию зэков. На Безымянке было нас «за два миллиона». Но полишинелева тайна БАКИНСКОГО ЭТАПА уже выплеснулась из барж и, не без помощи белошубной банды, растеклась по волжскому берегу. Тем не менее, скандально упущенную преступной нерасторопностью самого большого в СССР оперчекистского контингента, тайну содержимого трюмов барж следовало по возможности уберечь от дальнейшего распространения. Её нельзя было впустить в находящийся рядом огромный город — в фактическую столицу воюющей страны. Тем более, в чреватый непредсказуемой реакцией на случившееся БЕЗЫМЯНЛАГ. Тайну необходимо было загнать обратно — в трюмы. И там похоронить. Но не похорон её ожидал Верховный. А в моросном тумане хмурого волжского дня уже видны были всем стоявшие на якорях, под охраной кораблей Волжской флотилии, чёрно–ржавые махины корпусов наполненного мертвецами «нефтеналивняка».
…Измёрзнув до позвонков, двое с половиною суток лежали мы в стылой жиже на ветродуйном взлобке. Команда была: — «Мордой в землю! А зашевелится кто — рапть автоматами!». Всё это время не отходила от нас белошубая команда — надеялась, что сломит. Переживала вслух и кары измысливала, которыми покарает нас, если «не опомнимся, не подчинимся». Спала урывками в кузовах «Студебеккеров», в антрактах качая права и подтравливая на нас совершенно обессиливших без сна и задёрганных солдат–конвойников.