С одноклассниками сходился нелегко, зато расходился быстро. Не принимали Федю таким, какой он есть – открытым, уязвимым, наивным. Его душеизлияния оборачивались против него самого. Больно, конечно, бывало. Но в уныние Федя не впадал. Ему хотелось уважения старших и преклонения сверстников. Он понимал, что сразить класс можно чем-то необычным, не общепринятым. Голым по школе, разумеется, не бегал: здравые рамки всё же присутствовали.
Федя открыл немало других способов работы на публику. Особенно ему нравилось выдавать что-нибудь малоизвестное и, конечно же, из-за пределов школьного курса. И не надо париться над домашним заданием, главное – умело дополнить отвечающего урок. Это же двойной выигрыш: оценка за ответ – раз, восхищение (особенно девочек) – два. Постепенно в нём проросло убеждение, что учиться надо именно так. Вот и забросил Федя учебники, а взялся за энциклопедии, справочники. Всё выуживал что-то исключительное. Такое, чтобы знал только он.
В четвёртом классе в приложении к математике вычитал, что французы вместо «восемьдесят» говорят «четырежды-двадцать». Там же узнал, чем отличается косая сажень от маховой. Но больше всего Федю впечатлили числовые разряды выше миллиарда. Правда, нигде это не находило применения, и он уж думал, никогда не найдёт. А и в самом деле: кому нужны всякие там квадриллионы, квинтиллионы и прочие «лионы»? Разве что астрономам?
Классе в шестом на уроке русского, когда речь зашла об иностранных словах, учительница спросила:
– Дети, а какие вы знаете слова, образованные от греческих корней?
Федины «пять копеек» – тут как тут:
– Какофония, то есть неблагозвучие. Фонус – это звук, а какос – плохой, – и продолжая с той же интонацией, – от какос происходит глагол «какать». Непонятно, зачем было брать греческое слово, когда есть нормальное русское с…
– Так, Бакланов, не уточняй! – под общий смех перебила его учительница. – И вообще, сядь на место!
– Но вы же сказали привести примеры, вот я и привёл, – возразил Фёдор с обиженно-серьёзной миной, чем вызвал новый взрыв хохота.
Когда класс пересмеялся, он не к месту заявил:
– Кстати, имя Фёдор по-латыни означает «божий дар»!
– У-у-у-у, – прокатилось по рядам.
– Оно и видно! Сядь, я тебе говорю! – раздражённая училка всё никак не могла идти дальше по плану урока.
На какое-то время за Баклановым закрепилось прозвище «Божий Дар». Естественно, с ироническим оттенком.
С годами Феде всё больше нравилось быть предметом разговора. И не важно, в каком ключе – хорошем или плохом, в узком или широком кругу, день или полчаса. Фёдора натурально ломало, если о нём долго не упоминали. А что может быть хуже забвения? Только полное забвение.
В старших классах Бакланов пытался взяться за ум. Читал учебники, готовил домашку, но в остальном оставался верен себе. На физике блистал внеклассными формулами, на математике – необычной логикой, да и в школьной программе такое выуживал, что учителя не знали, куда девать неловкость.
Больше всего Бакланов изощрялся на литературе. Когда проходили Онегина, вызвался раскрыть образ Татьяны Лариной. В изумлённо-притихшем классе он пожинал успех рассказом об её возможных прототипах.
Как бы между прочим назвал Татьяну… Дмитриевной. Учительница оторвала взгляд от классного журнала, брови поползли на лоб, даже очки сняла и спрашивает:
– Бакланов, а с чего ты взял, что она Дмитриевна?
Федя этого и ждал. Надо было видеть его торжествующую мину. А жесты! Правая рука изогнута в локте на уровне плеча, пальцы веером, надменные края губ, растянутые в улыбке, прищуренный взгляд…
В ход пошла домашняя заготовка:
– Видите ли, Прасковья Васильевна (мимикой и жестами апеллируя к классу), в стихе… э-э-э… тридцать шестом… да, именно там. Так вот, в стихе тридцать шестом об отце семейства Лариных Пушкин сообщает нам следующее:
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир
Под камнем сим вкушает мир.– Так что, – снисходительно кивая, продолжал Фёдор, – Дмитриевна она звалась, Татьяна Дмитриевна.
От нахлынувших эмоций он даже не задумался, как правильно: звалась кем или звалась как? Да ему и не суть важно: фурор уже произведен.
Класс одобрительно загудел, а Прасковья Васильевна, слывшая лучшей среди «русских» преподавателей, подавляя смущение, решила выбить инициативу из рук самодовольного знатока:
– Молодец, Бакланов! Докопался!
Прозвучало не очень убедительно, и Федя саркастическим тоном упрочил статус-кво: