Когда устраивался на работу в НИИ, в графе личного листка, где указывается партийность, написал «агностик». Кадровичка спросила: «Это что, партия такая?» Федя пояснил, что в агностицизме состоит его взгляд на мир. На уточнение, не атеист ли он, с удовольствием пояснил разницу: «Атеист – это тот же верующий, только убеждённый, что бога нет. Агностик же не принимает на веру ни существование бога, ни его отсутствие, и даже отрицает возможность получения ответа на вопрос – есть ли бог».
В отделе кадров – будничное движение: то и дело входят-выходят сотрудники. Одним надо справку, кто-то несёт заявление на отпуск, а кому-то просто хочется потрепаться от нечего делать. Каждому кадровичка делала знак – мол, садитесь и слушайте: тут интересно. Все пришедшие занимали стулья, какие только были, а за их нехваткой стояли, задами взгромождаясь на столы.
Фёдор оживился от возможности щегольнуть эрудицией и менторским тоном повёл речь об агностицизме. Собравшаяся публика, пожалуй, впервые в жизни слышала «доклад» по теме. С упоением Федя доносил массам, кто такой Томас Хаксли, чем отличаются эмпирические агностики от ортодоксальных, и прочие подробности.
Кто-то из вновь прибывших робко уточнил: «А всё-таки, это секта или партия такая? Их сейчас много развелось». «Нет, – повторил Федя, – агностицизм – это система взглядов и отношения к жизни, мировоззрение. Да мне и не нужны ни партии, ни секты. Я сам себе и партия, и, если хотите, секта».
Фёдор умолк, и публика поняла, что «лекция» окончена. Вопросов больше никто не задавал. Коллеги покидали отдел кадров, с удивлением разглядывая нового сотрудника. Довольный произведенным эффектом, Федя вопросительно уставился на кадровичку, читавшую его автобиографию.
Бегущий по строчкам взгляд остановился, глаза едва не выкатились из орбит прямо на стёкла очков.
Невероятно!
Невиданно!
В документе рукой Фёдора написано, что мать его – «жлобиха с замашками аристократки, удравшая в Израиль», а отец – «просто придурок по жизни, да к тому же пьянь безнадёжная». Инструктор отдела кадров давай увещевать Фёдора, что, мол, нельзя так о родителях, на что он резко:
«Это родители мои, а не ваши! И это я прожил с ними восемнадцать лет, а не вы. И не вам о них судить, а мне. Да вам просто не понять, что моя мамашка сделала всё возможное, чтобы превратить меня в этакого жлобоподобного пай-мальчика. Но ей не удалось. Зато старик… о-о-о… Этот чел… – Фёдор осёкся, передумав называть его человеком. – Этот негодяй оказал на меня более деструктивное воздействие, чем все живущие вместе взятые».
Федя родился и вырос в Киеве, на Подоле. С детства ненавидел родителей, будучи уверенным, что в его воспитании они не смыслят ни бельмеса. Всё и всегда делал наперекор, даже когда к советам «предков» следовало прислушаться.
Когда Федя ступил в третий десяток, мать с отцом требовали, чтобы он непременно женился. Водили в дом красоток из числа дочерей знакомых и сотрудников – и всё ему не по вкусу. Да и не хотелось в таком раннем возрасте расставаться с холостяцкой свободой.
А ещё родители доставали тем, что по ночам Федя жжёт много электричества. Он любил зачитываться «до утренних дворников», как говорил его отец.
Плюнул Бакланов на всё и ещё в студенческую бытность ударился в кочевье по съёмным квартирам, хоть и доводилось по ночам разгружать вагоны, чтобы оплачивать независимость. Даже когда мама развелась с отцом и подалась на Землю Обетованную к сестриной семье, он так и не вернулся в родительский дом.
После долгих препирательств отдел кадров принял автобиографию Фёдора в том виде, в каком он и настаивал.
Поработав в качестве вспомогательного персонала, Федя решил, что пора пробиваться повыше. Для начала надо поступить в аспирантуру. Карьерный рост в любом НИИ невозможен без учёной степени хотя бы кандидата наук. Бакланов любил повторять народную поговорку – «учёным можешь ты не быть, но кандидатом стать обязан».
В аспирантуру Федя попал только благодаря недобору на его специальность. Его и брать-то не хотели: парню звёзды с неба в руки не шли, реферат написан средненько, на вступительных едва набрал «четвёрки». Кроме английского. Заворожил он комиссию так называемым «Скаузом», ливерпульским диалектом, невесть откуда взятым.
Конечно, в науке одним английским далеко не продвинешься – надо же и в деле что-то соображать. Да вот не складывалось, а виной всему – лень ленская. Бывало, ухватится Фёдор за мелкую проблему, нацарапает статейку, а глубже копнуть – не по Сеньке шапка. В смысле не по Федьке. Так до сих пор и перебивается по мелочам. Диссертацию писал с натуги, в сроки не уложился и давно к ней охладел.