Баконя подошел и приложился к дядиной руке.
— Ну, что скажешь, а? Будешь озорничать, если возьму тебя с собой в монастырь, а?
— Я тебя буду слушаться! — ответил Баконя, глядя францисканцу прямо в глаза.
— Нельзя так говорить, дикаренок, скажи: буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — поправил его Степан.
— Буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — повторил Баконя и снова облобызал дяде руку.
— Спасибо тебе, Степан, — сказала Хорчиха, — дай бог тебе здоровья и счастья за то, что учишь дитя неразумное, ведь мы — все одно что скотина.
— Та-а-ак! Ну, будет! — прервал святой отец. — Надеюсь, парень возьмется за ум, а нет — привезу его обратно! А сейчас довольно и предовольно! Барица, ты приготовь ему что-нибудь из одежонки и чего знаешь, завтра же со мной и отправится. Та-а-ак! А ты, малый, разуй-ка меня.
Хорчиха припала к рукам деверя. За нею последовал Космач. У обоих на глазах стояли слезы. Потом Барица обернулась к слуге, чтобы поцеловать руку и ему.
— Та-а-ак! Довольно! Будет! — сказал Брне. — Пора на покой!
Он встал и нагнулся к Степану. Степан взялся за ворот сутаны и потащил к себе; фратер остался в штанах и жилете. Таким, да еще с обнаженными руками, он был совсем на себя не похож и казался гораздо толще.
Шакал, Гнусавый и Храпун оживленно о чем-то шептались. Шакал постукивал указательным пальцем себе по лбу.
Хорчиха сказала детям:
— Ступайте поцелуйте дяде руку и скажите: «Спасибо, наш добрый преподобный отец».
Заморыш, Косая и Чернушка так и сделали, Пузана мать приподняла, и он ткнулся носом в дядину руку.
— Та-ак! А теперь ложитесь! Ступайте и вы, братья!
— Позволь одно слово сказать! — пробасил Шакал; он снял шапку и придвинулся к очагу. Все Ерковичи столпились за его спиной.
— Ну, чего тебе, Юре? — небрежно бросил фратер, почесывая икры.
— Мы просим, — ты прости нас, как старший и мудрейший, — просим вот что: мы… так сказать… того… не желаем никому зла, а тем более своим кровным, родному брату, но… но…
— Ступай, братец Юре, ступай себе с богом домой, дай бог тебе здоровья! Ступайте и вы все, уже поздно! — прервала его бледная как полотно Хорчиха.
— Но… надо сказать, что мы не согласны…
— С чем не согласны, с чем не согласны, проказа пьяная? — прервал его Космач, хватаясь за кочергу.
Однако между ними стал Гнусавый и, подняв высоко руку, загнусил:
— Нет! Угрозами тут не понможешь! И нмы кое-кому нможем ребра полонмать! Да еще как! Алвундандара!!!
— Что? — крикнул испуганный фратер. — Драться?! При мне?! Та-а-ак?! А из-за чего?!
— Перво-наперво скажи этому ослу, чтобы не наскакивал, потому, ежели каждый из нас его только пальцем тронет, от него мокрое место останется! — прорычал Шакал.
— Та-а-ак!
— А тебя, преподобный отче, не убудет, если нас до конца выслушаешь, — вмешался Культяпка.
— Та-а-ак!..
— А ему что будет от наших слов? Чего он злится, если у него совесть чиста? — спросил Ругатель.
— Та-а-ак!
— А самое главное, пусть рукам воли не дает и язык за зубами держит, и он и Хорчиха, не то… — Храпун скрипнул зубами.
— Та-а-ак!
— А если еще нраз наскочит, то я так свисну его по тыкве! Отрондье Обжорово! — протянул Гнусавый.
— Господи Иисусе! — вздыхая, промолвил святой отец, потом опустился всей тяжестью на стул, поднял брови и, выпучив глаза, переводил взгляд с одного на другого.
Степан стал за его спиной, а Космач и Баконя прислонились к кровати.
— Что, я среди братьев или среди разбойников? — спросил фратер.
— Мой добрый вра Брне, прошу тебя, выслушай! — начал мягко Шакал. — Разве я сказал что-нибудь дурное? Или даже о чем худом подумал? А он нас гонит из дому, да еще таким манером. Правда, мы у него в гостях, но собрались здесь ради тебя, и от имени всех я должен кое-что тебе сказать, так мы договорились!
— Та-а-ак! — протянул Брне, слегка повернувшись.
— Да! Да! — загалдели все.
— Значит, дело вот в чем: я уже сказал, что мы не таим зла против нашего же кровного брата, ибо в крови любовь и сила, да притом и благочестие…
— Не надо так, как давеча, ты коротко и ясно скажи, что тебе нужно! — перебил его фра Брне.
Гнусавый оттолкнул брата и, став на его место, прогнусавил:
— Вкратце, денло вот в чем: мы не женлаем, чтобы ты брал Баконю в монастырь!
— Та-а-а-ак? Вы не желаете?! А кто мне запретит?
Культяпка оттолкнул Гнусавого и стал на его место.