Баконя прошел с товарищами в комнату поменьше, где стоял стол, тоже поменьше, и две старые скамьи. На стенах висели полки с множеством тарелок и мисок.
Оттуда перешли в кухню.
Перед высоким очагом стоял пожилой фратер и процеживал через железное сито суп. Баконю удивило, что монах занимается такими делами; обождав, покуда он поставит кастрюлю, Баконя подошел и, не раздумывая долго, чмокнул его в жирную руку.
Дьякон и послушники прыснули со смеху.
Повар сконфузился. Потом спросил:
— Чей ты? Чего тебе?
— Я племянник вра Брне.
— А, вот что! Дай бог тебе здоровья… Видишь ли… я, так сказать, не монах, а мирянин… но вообще не худо почитать старших… По годам я мог бы быть тебе отцом… А вы, охальники, чего зубы скалите? — закричал он на послушников. — Эка невидаль, мальчик поцеловал мне руку! Надень шапку, милый, надень! Зовут меня Грго, будешь звать меня синьор Грго. Веди себя как следует, а я тебе все растолкую. Главное, не будь таким, как эти твои дружки. А сейчас ступай туда, отдохни.
Смущенный Баконя вернулся в комнату, к товарищам, которые его снова принялись дразнить.
— А ты почему, гусятник, не поцеловал мне руку, а? — строго спросил его вертлявый послушник, года на три-четыре старше Бакони.
— Бросьте измываться над ребенком! — вмешался высокий болезненный дьякон, который едва держался на ногах.
— Фра Тетка! Бежим! — крикнул самый младший, и все, кроме Бакони, пустились наутек. При виде фратера Баконя удивился. Значит, фра Тетка и есть тот самый фратер, который сидел рядом с дядей!
— Грго, скоро ли будет готово? Ты разлил суп?
— Нет еще, отче, — угрюмо ответил Грго.
— Черт бы тебя драл, ведь я же предупредил, что монастырские часы отстают! Вон уже полдень!
И Тетка удалился с сердитым видом.
Баконя подошел к окну, внизу раскинулся примыкавший к задам монастыря большой сад. За садом виднелось несколько небольших строений; перед одним из них подковывали лошадь, тут же толпились слуги, среди которых Баконя узнал Степана. Дальше, за строениями, зеленел лужок, спускавшийся к реке, с этой стороны острова более широкой. На противоположном берегу лежала долина, а за ней громоздились горы, покрытые виноградниками и маслиновыми рощами. Стоял погожий осенний день, и Баконе все это показалось таким красивым, что он не знал, на что прежде смотреть. Но вдруг он уставился на ветку одного дерева.
— Господи Иисусе, что это? — вытаращив глаза, спросил он самого себя.
Баконя увидел великолепное оперенье длинного птичьего хвоста, на котором переливались синие, окаймленные золотом глазки́. В эту минуту в сад вошел фра Тетка. Когда он поравнялся с деревом, птица закричала, фратер поднял ком земли и запустил им в птицу. Птица слетела на землю и, неуклюже переваливаясь на длинных ногах, побежала, покачивая хохлатой головкой на изгибающейся длинной шее. Откуда-то к ней подбежали серые бесхвостые куры, неумолчно трещавшие: гр-гр-гр-гр…
Баконя вошел в кухню.
— Прошу вас, синьор Грго, только одно слово, — и невольно облизнулся, поглядев на жаркое.
— Что тебе, милый?
— Как называется птица с золотым хвостом? Вот там, в саду.
— Это павлин. А сейчас ступай.
— А те, другие, бесхвостые?
— Цесарки. Ступай теперь.
— Павлин и цесарки, — повторил Баконя, усаживаясь снова у окна. «Все здесь как-то чудно́, все! Из-за этого самого павлина я утром получил от дяди затрещину! Вон тот — в сутане, а оказывается, он вовсе не фратер, а повар! И как те озорники узнали прозвище отца, матери и всех остальных? Неужто им Степан рассказал? Неужто и Степан озорной?»
С этим тяжким подозрением на душе Баконя склонил голову и тут же, на скамье, уснул.
Полчаса спустя его разбудило движение в трапезной фратеров. Прочли молитву, потом загромыхали стульями, зазвенели посудой, и, наконец, послышалось, как кто-то гнусаво забубнил. Баконя подошел к двери и увидел перед аналоем уже знакомых дьяконов: один читал, другой следил глазами за текстом. И так, чередуясь, они читали до тех пор, покуда настоятель что-то не пробурчал и они, поклонившись, не сели за стол.
— Молодой Еркович! — позвал его повар, усаживаясь во главе стола другой трапезной; трое послушников немного потеснились, и он посадил рядом с собой Баконю. Баконя принялся уписывать за обе щеки. Один бог знает, когда Баконя ел мясное, да к тому же в этот день отшагал добрых четыре часа. И поэтому он был приятно удивлен, когда после большого куска вареной говядины синьор Грго поставил перед ним жаркое и салат, а потом еще полную до краев кружку вина.