Пощади, смилуйся, пропадаю!
У чужеземных друзей твоих горе сегодня!
Верблюды твои в наем идут. Встану я,
С врагом помериться силой дай мне!
Кровью шиитов окрасилась Кония
Шах мой, смилуйся, пропадаю!
В чужой земле вся надежда на тебя сегодня!
Кого я знаю в этом бренном мире? - Троих.
А семеро цель меня видеть научат.
К чаше, что в руках сорока, я приник.
Сегодня пролилась кровь сорока тысяч мучеников!
Шах мой, смилуйся, пропадаю!
У друзей твоих горе сегодня!
Дервиш Ибрагим - раб твой, Хатаи,
Да достигнут небес мои стоны!
Пусть наш избавитель, святой Али,
Милосердный свой слух к ним преклонит.
Собирайтесь, дервиши, и к шаху идите: последний наш день наступает!
И все же Салим испытывал тревогу. Ему показалось, что дыхание, еле теплившееся на холодных, бесчувственно касающихся его шеи губах Ибрагима, угасло, что бессильно приникшая к его плечу голова стала безжизненной! Ужас охватил молодого человека. Он так пришпорил коня, что тот сразу перешел в галоп от широкой иноходи. И Салима, и привязанного к его спине Ибрагима сильно тряхнуло. И тут Салим услышал стон, слабый стон, еле донесшийся до него вместе с легким, как дуновение ветерка, дыханием Ибрагима.
...Было уже за полночь, когда они, наконец, добрались до места и старый пир Нифталишах встретил их у входа в пещеру. Пир опирался на длинный посох. Всадники спешились. Ибрагима отвязали от Салима и в сопровождении пира внесли в освещенную факелами пещеру. Здесь уже все было готово к их приезду. Опытный старый врач-дервиш еще накануне приготовил из одному ему известных трав различные целительные снадобья. Ибрагима бережно опустили на разостланную прямо на земле мягкую шкуру. В первую очередь врач, расстегнув ворот рубашки, приложил ухо к его груди и взялся за пульс. Все дервиши во главе с пиром Нифталишахом окружив их, в тревоге следили за каждым движением врача, словно ждали приговора: ни один не осмеливался опуститься на землю, передохнуть после утомительной скачки. Все ждали, затаив дыхание: жив Ибрагим или мертв? Есть ли надежда? Может быть, разорвалось сердце, лопнул желчный пузырь? Только бы не был напрасен их труд, их риск! Только бы не УМОЛКЛИ навек эти уста - знамя их сообщества, только бы остался жить их поэт! Или... или сейчас пир Нифталишах обмоет его тело, обернет его в саван, и дервиши, проливая слезы, выроют ему могилу, гневно вонзая в землю каждую кирку и лопату так, как мечтали бы они воткнуть их в сердце врага?!
Старый врач поднял голову. Ни радости, ни печали нельзя было прочесть на его суровом лице. Но и безнадежности не было в этих прозрачных, как холодный родник, глазах, прячущихся под белыми мохнатыми бровями. Обведя всех взглядами, врач остановился на Нифталишахе и сдержанно, как это свойственно пожившим людям, проговорил:
- Ху!... Вся надежда на бога, братья. Очень здоровый организм, он должен выдержать. Вот только обессилел он...
У Салима, у Нифталишаха, да и у всех дервишей, окруживших Ибрагима и врача, будто гора с плеч свалилась. Они уже похоронный обряд совершать собирались, а тут... Все облегченно вздохнули.
Нифталишах задумчиво проговорил:
- Мудрец, я думаю, нет нужды объяснять, кто он и что для нас значит. Вся наша надежда сейчас на бога и на тебя!
- Все, что смогу, сделаю, пир! Вся надежда на бога и на крепость его организма.
По знаку старого врача один из его молодых помощников-дервишей принес приготовленные снадобья. Врач начал лечение. Втирая бальзам в шею, грудь, предплечья Ибрагима, он приговаривал:
- Слава богу, что веревка не затянулась на шее. Сам бог, верно, помог ему. Хотя организм очень крепкий, но слабость и страх сделали свое дело, измучили его...
Сердце Салима наполнилось радостью. "Бог! Если бы обездоленные не помогли мне, подняв священный бунт, если бы я не улучил возможность, вряд ли... бог... А может, бог и дал нам эту возможность, закрыл глаза Гани, до срока наслал сумерки, заставил бежать палачей с площади?" - подумал он и, качнув головой, постарался отогнать эти мысли. Как бы то ни было, Салим был просто счастлив, что труд его не пропал даром, что он сумел сделать все, чтобы спасти друга.
В это время старый врач начал вливать в полуоткрытые губы Ибрагима какую-то жидкость, которую принес ему молодой дервиш. Когда это лекарство, смочив запавший язык Ибрагима, потекло ему в горло, юноша как будто стал отходить, сероватое лицо приняло более живой оттенок. Врач раздвинул губы молодого человека, почувствовал тепло его смягчившегося языка, его участившегося дыхания.
- Не будем терять надежды, - сказал он. - Дорогие мои! Вы возвращайтесь к своим делам, здесь пусть останется только мой помощник. Ночь на сносях, посмотрим, что она к утру принесет миру. Во всяком случае, непосредственная опасность исчезает.
Говоря все это, врач ловко брал с мягкой шкуры то руку, то ногу Ибрагима, перекладывал их себе на колени и растирал, разминал... Все разошлись, каждый занялся своим делом. Салим вышел из пещеры. Вдали, там, где должно через несколько часов взойти солнце, уже слегка развиднелась мгла. Звезды нехотя перемигивались, постепенно блекли на небосклоне. Он стоял и смотрел, погруженный в свои мысли. Вот явственно начала свет-теть одна сторона неба. Скоро из-за гор протянутся первые лучи солнца, заискрятся животворные золотые нити, они прогонят непроглядный мрак ночи к закату.
Салим всей грудью вдохнул чистый, прохладный утренний воздух. Он отошел довольно далеко от скрытого от чужих взоров входа в пещеру, занял свой пост за скалой. "Ну ничего, тезка! бы - Султан Селим, а я - оборванец Салим! Но кровь моих родителей, кровь девушек, не успевших стать невестами, матерей, не увидевших свадьбы своих сыновей, белобородых старцев, чьи тела не отнесены в могилы на плечах внуков - нет, эта кровь неотмщенной не останется. Эту кровь отберу у тебя я - Салим! Клянусь этим утром, я, Салим, найду бога, я стану на земле его карающей рукой, его карающим мечом, слышишь, Султан Селим!" Утром Ибрагим уже пришел в себя. Молодой здоровый организм с помощью приготовленных врачом-дервишем отваров за ночь восстановил силы. Салим и его друзья от избытка счастья готовы были целовать руки врачу.
Через несколько дней Ибрагим уже мог свободно гулять, мог принимать участие в собраниях дервишей. В конце недели окрепшего Ибрагима тайно пригласил к себе его пир Нифталишах.
- Дитя мое! Я не обращаюсь к тебе, как к "эрену"27, ибо, хотя ты уже эрен, но для меня еще и дитя! Ты так дорог моему сердцу, что я чувствую себя не только твоим духовным отцом - я люблю тебя, как родной, кровный отец. Мое доверие к тебе безгранично, вот почему я хочу поручить тебе важное дело. Ты отправишься в Тебриз к шаху. Задул сильный и опасный ветер - как видно, кровь стоит на пороге обеих несчастных соседних стран. Сынок, любимое дитя мое! Султан Селим, чтобы разбить войско сына Шейха Гейдара, получил очень страшное оружие от англичан и французов. Сообщение, которое доставил нам наш человек из его дворца, передать нашей святыне - мы доверяем тебе и только тебе.
И с этими словами пир Нифталишах положил на плечо Ибрагима руку... После двухдневного молчания среди эренов пир Ибрагим примкнул к каравану...
17. КАРАВАН-САРАЙ
Караван-сарай Ибадуллаха считался самым чистым и благоустроенным. Вы помните, наверное, что именно здесь останавливался государь, когда перевозил останки своих предков в Ардебиль. Но тогда, торопясь за своими героями, мы не имели возможности подробно описать этот небезынтересный караван-сарай...
В любое время дня и ночи прибывший - если, конечно, у него были деньги, - находил здесь и дымящийся чай - кардамоновый, гвоздичный или имбирный, что кому нравилось, - кофе, горячий обед и свежий хлеб, уютные комнаты, чистые постели. Может, чего и лишил аллах владельца караван-сарая Ибадуллаха, зато уж в изобилии обеспечил его дочерьми и невестками. Жена его, начав рожать в первый же год после замужества, девять раз подряд благополучно разрешалась от бремени. Трижды рождались у них близнецы. Как только один из ребят подрастал, ему на спину тотчас же привязывали очередного младшего и в придачу давали в руки веник для уборки комнат. Жена Ибадуллаха Гюльсум была так же домовита и рачительна как и ее муж. Неразговорчивая, крепкая, работящая женщина - и обширный дом свой, и многочисленное семейство держала в примерном порядке. Из двенадцати их детей только одного унесла смерть еще в младенческом возрасте, остальные крепкие, пышущие здоровьем, росли привольно, бегали босиком, с непокрытыми головами. Теперь они уже достигли совершеннолетия, и Ибадуллах с их помощью расширил доставшийся ему от отца небольшой рибат Гарачи. Вокруг него возвели новые строения. Хотя Ибадуллах и женил уже всех шестерых своих сыновей, но никому не позволил отделиться от отцовского дома и дела. Ибадуллах выделил сыновьям по комнате, и все они всегда были у него под рукой, быстро и охотно исполняли его распоряжения. Одну за другой выдавая зам>ж подрастающих дочерей, он прибирал к рукам и зятьев - либо приобщая их к своему большому и шумному семейству, либо пристраивая к караванам, чтобы те занялись торговлей. Дочери и невестки с утра до вечера занимались приготовлением пищи для многочисленных приезжих, наводили чистоту в комнатах караван-сарая, убирали просторный двор, конюшню. При рибате Гарачи имелся и собственный колодец, редкий в этих местах и крепко, на века сделанный водоем.