Вот оно, время «Ч».
Она встретила его приемом ирими-нагэ, «броском встречным ходом». Никогда, ни на одной тренировке в спортзале, он не получался у нее так чисто и красиво. Восьмидесятикилограммовое тело школьного директора будто с разгона впечаталось в шлагбаум — ноги по инерции еще продолжали движение, а голова мотнулась назад, и он рухнул плашмя на спину, разбив в щепки некстати подвернувшуюся табуретку. Пистолет, чудом не выстрелив, отлетел в сторону — Майя рыбкой кинулась за ним, развернулась, держа оружие обеими руками перед собой (так делали все полицейские в кино). И торжествующе проговорила сквозь зубы:
— Лежать, гадина. Лицом вниз, руки на затылок. Пошевелишься — стреляю без предупреждения.
Она впервые держала в руках настоящее оружие — то есть способное вмиг, запросто оборвать человеческую жизнь. Причем гораздо быстрее и легче, чем затянуть узел на чьей-то шее или ударом палки раскроить череп (в спортзале, в прежней жизни — не в счет, там оружие останавливалось в двух сантиметрах от цели: грозная, но имитация).
Однако она не смогла — вот преступник пошевелился, наплевав на ее предупреждение, осторожно пощупал ушибленное плечо и сел, привалившись спиной к батарее. Майя не выстрелила. Он поднял красивую голову (вообще мужик красивый… если абстрагироваться от обстоятельств), увидел свой пистолет в чужих руках и криво усмехнулся:
— Ловко. Впрочем, я давно понял: от вас всего можно ожидать.
— Давно? Когда же?
— Когда увидел вас впервые, — из его горла вырвался нервный смешок. — Я тогда подумал: вот баба, в горящую избу войдет и коня на скаку остановит… Скачет себе конь, никого не трогает, радуется жизни, и вдруг — бац!
— А чего вы хотели? — зло спросила Майя. — Забыть все как милое недоразумение? Два трупа…
— Сколько раз повторять: это не я! — взревел Гоц. Майя повела стволом пистолета:
— Сидеть!
— Да сижу я, сижу… Идиотская ситуация. Как мне вам доказать…
— Вы выбрали самый действенный способ: вломились ко мне с оружием.
Он усмехнулся:
— Стали бы вы меня слушать, кабы не пистолет. Живо сдали бы своему приятелю-следователю.
— Теперь точно сдам, — кровожадно проговорила Майя. — Если нечаянно не пристрелю, а очень хочется. И главное, мне ничего не будет: любой суд признает самооборону. Ну, признайтесь, зачем пришли? Убрать свидетельницу?
Он попытался сесть поудобнее.
— Мне просто не к кому было больше…
— Прекрасно. После всего, что вы натворили…
— Я не убивал, — повторил он устало, внутренне уже сдавшись и ни на что не надеясь.
— Но вы заходили в дом, где живет Артур… Только не врите!
— Заходил, — кивнул Василий Евгеньевич. — Мне обязательно нужно было увидеться с Гришей. И с его отцом. Я только этой мыслью и жил те двое суток, пока меня держали в камере.
— Зачем? Черт возьми, зачем вы все время маячили у нас на виду — то возле магазина, то во дворе? Вы что, следили за нами?
— Следил, — легко признался он. — Только не затем, конечно, чтобы убивать. Мне хотелось только поговорить. Клянусь, просто поговорить, и ничего больше.
— Допустим. Дальше.
Его лицо с крупными чертами вдруг исказилось, будто поплыло.
— Дальше — кошмар. Натуральный кошмар, не дай бог кому пережить… В общем, зашел в подъезд, вижу — сбоку дверь в подвал, открыта, и свет…
— Свет горел?
Гоц снова кивнул.
— Я увидел труп. То есть я еще не знал тогда, что это труп. Подошел, позвал: «Гриша!» А в ответ — смех…
— Не сходите с ума, — строго велела Майя.
— Чтоб мне сдохнуть, — серьезным голосом отозвался Гоц. — В жизни не слышал ничего более жуткого.
— То есть мертвый мальчик засмеялся. Не забудьте рассказать следователю, он тоже посмеется. — Майя вдруг почувствовала прилив ненависти — такой сильной, что красные чертики запрыгали перед глазами. Она покрепче сжала пистолет и закусила губу, уговаривая себя: «Не сейчас, не сейчас, дура, сначала он должен расколоться. Он расколется и выложит все, от начала до конца, и я узнаю… А потом нажму на спусковой крючок».
— Зачем вы взяли Бэтмена?
— Какого еще…
— Бэтмена, — с нажимом повторила она. — Я подарила мальчику игрушку за полчаса перед его гибелью. Он взял ее с собой во двор — наверное, хотел похвастаться перед ребятами. Какое она для вас имела значение?
— Перестаньте! — вдруг заорал Гоц. — Перестань издеваться, мать твою! Хочешь — сдай меня куда следует, хочешь — пристрели, имеешь право… Только не бери на понт, сука! Какой, к хрену, Бэтмен, можешь ты объяснить?!
Он вдруг смолк и без сил прислонился затылком к стене. Взгляд его стал равнодушным, черты лица заострились, и Майя вдруг испугалась, как бы ее пленника не хватил инфаркт.
— Где же вы скрывались все это время? — переменила она тему.
— В каком-то подвале сидел на трубе отопления, — бесцветно сказал Гоц. — Воняло жутко, зато тепло.
— А потом не выдержали?
— И это тоже. Слушайте, дайте водки, в конце концов.
— Обойдетесь.
— Сука, — устало повторил Василий Евгеньевич. — Хоть пистолет опустите, выстрелит ведь ненароком.
Он с видимым усилием поднял правую руку и вытер пот со лба. И Майю вдруг осенило.
— Послушайте, — медленно сказала она. — А вы не…
— Я алкоголик, — равнодушно подтвердил Гоц. — Натуральный алкаш с пятилетним стажем. Теперь довольны?
«Кажется, да, теперь я довольна». Она и вправду неосознанно опустила оружие, почему-то сразу поверив — кому? Убийце! По крайней мере, это объясняло дрожащие пальцы и лоб, мокрый от пота, при том, что в квартире было отнюдь не жарко.
— Как же так? Вы пробовали лечиться?
Он вздохнул.
— Лечиться… Школа, Майя Аркадьевна, наша, советская (или российская — никакой разницы), — это один сплошной стресс, двадцать четыре часа в отделении для буйных. Плюс политическая деятельность, плюс… Ну, это неинтересно. А я всегда снимал стресс одним способом. И жил глупой иллюзией: ну какой из меня пьяница! Пьяницы валяются под забором и жрут денатурат, а я… У меня нет даже зависимости: захочу — и брошу в любой момент.
— Отчего ж не бросили?
— Так я и говорю: иллюзия. Иногда, правда, я брал себя в руки, держался месяц-полтора: садился на кефир с минералкой, отключал телефон, закрывал дверь… Представляете, что это такое при моей должности! А я даже уроки вести не мог — какое-то косноязычие нападало, руки тряслись… Хорошо, дети вроде бы не замечали.
Лика замечала, и не раз, возразила Майя про себя. А возможно, и не только Лика, дети — существа глазастые и безжалостные.
— …Потом входил в колею — верите, даже к бутылке не тянуло. Меня всего распирало от гордости: мол, разговоры об алкогольной зависимости — это для слабаков, если человек сильный, ему раз плюнуть… А потом случайно в компании (вы же знаете, как у нас решаются проблемы) рюмка — одна, не больше, другая… И — запой на неделю, омут, пропасть…
— Но вы все же вели уроки!
— А, надо знать механику. Когда чувствовал: предел, дальше не смогу — выходил на минуту, принимал двести граммов. До обеда обычно хватало. Потом, правда, приходилось добавлять.
Майя нахмурилась.
— Где же вы «принимали»? Ведь не в коридоре! И не в учительской — никто не догадывался о вашем пристрастии… Или догадывался? У вас наверняка было доверенное лицо…
— Еропыч, — кивнул Гоц. — Наш завхоз, старичок-боровичок. У него каморка рядом с черным ходом — там он чаи гоняет.
— Ив тот вечер…
— Ив тот вечер тоже, — кивнул Василий Евгеньевич. — Я ушел пораньше — как я дотерпел до конца представления, понятия не имею. Прошел к Еропычу, у того уже и стакан был наготове: он мою норму хорошо знает. Больше — ни-ни, мне еще за руль…
— Это же ваше алиби! — выкрикнула Майя. — Если завхоз подтвердит…
Гоц равнодушно пожал плечами:
— И что? Все равно я человек конченый.
— С вас снимут подозрение в убийстве, — перебила она, сама ощущая дрожь в пальцах (не алкогольную, разумеется). — Скажите, где вы переоделись в тот вечер?