— К сожалению, его уже не спросишь.
— Вот как? Вы что же, не надеетесь его поймать?
— Василий Евгеньевич Гоц был убит вчера вечером, между восемнадцатью и двадцатью часами. Застрелен из пистолета Макарова.
Пауза — гораздо длиннее всех предыдущих.
— Значит, преступник его выследил… Он нашел его раньше вас!
— В связи с этим у меня вопрос, и постарайтесь ответить на него как можно точнее: где вы находились и что делали в указанный промежуток?
— Убийство… Черт возьми, но как?! Где?
— Так не пойдет, Артур Дмитриевич. Давайте все же займемся разделением труда: я спрашиваю, вы отвечаете.
— Конечно, — тяжелый вздох и невеселый смешок. — Вот и еще один из нас вне подозрений. В качестве алиби — смерть, классное название для триллера… Где я был? Дома. Чем занимался — убейте, не помню.
— А Валерия?
— Мы были вместе. Она может подтвердить…
— К сожалению, она является подозреваемой, и я не могу верить ей на слово. Как и вам всем.
— Что же прикажете делать?»
Показания.
«— Анжелика, ты не против, если я задам несколько вопросов? В присутствии твоего папы, разумеется.
— Лика, ты можешь не отвечать, — глас Севы Бродникова. — Вы не имеете права, я кандидат в депутаты…
— Пап, замолчи ради бога. Давайте свои вопросы.
— В первую очередь: где ты находилась вчера, пятого января, между шестью и восемью вечера?
— Дома, как обычно. Меня предки под охраной держат, вы разве не в курсе? Мама утверждает, будто я сижу на игле (хотя я ни сном ни духом), папа — что я потопила подводную лодку „Курск"…
— Лика, будь добра!…
— Одну минуту. А ты не слышала выстрел?
— Меня уже спрашивали. У нас магнитофон орал, в смысле через наушники… Но тетя Джейн не виновата!
— В чем?
— Она его не убивала.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что она была у нас. Мамка сначала ее не пускала — боялась, как бы я морально не травмировалась.
— Детка, этот маньяк держал ее под пистолетом, — тут же сдал Майю друг детства. — Так что я не удивлюсь…
— Сначала давай поговорим о новогоднем вечере. Ты была в костюме Домино?
— Да, мне Валька Савичева состряпала. Она всем подряд шьет, кроме себя самой…»
— «Шить на себя скучно, — вспомнила Майя. — Все равно что писать себе самой открытки ко дню рождения».
— Правда? — Колчин задумчиво покачал головой. — А девочка, оказывается, философ.
«— Ты сказала, что выходила из актового зала. Во сколько примерно?
— Я не смотрела на часы. Где-то после десяти.
— Зачем?
— Просто так. Три часа подряд в этой музыкальной табакерке — свихнешься. Все выходили: кто покурить, кто свежим воздухом подышать.
— Что было дальше?
Пауза.
— Поднялась вверх по лестнице. Собственно, сначала я хотела выйти на улицу, но у центрального входа околачивался Эдик, а мне с ним влом было встречаться. Я толкнулась к черному ходу, где каморка завхоза, — заперто. Поплелась наверх, покурить…
— Лика! — начальственный окрик Севы.
— Да я фигурально. На самом деле просто…
— Ты была одна?
— Сначала да, а потом… Я услышала шаги Эдика внизу и голос: „Эй, подожди-ка!" Или что-то в этом роде.
— Он не назвал того, к кому обращался?
— Ну, сначала я решила, что ко мне… В общем, я на всякий случай поднялась выше, на третий этаж, пробралась в закуток, где туалет для мальчиков, — там темно… Короче, затаилась. Думала, Эдик не найдет. Только он, оказывается, искал не меня.
— Давай-ка с этого момента поподробнее.
Лику явно передернуло.
— Мне и так это снится чуть ли не каждую ночь. То есть сначала я вообще не спала: только голову на подушку, глаза закрою…
Голос Севы:
— Лика, ты вовсе не обязана…
— А самое главное, я почти ничего и не запомнила: темень была, как у негра в ж… Короче, кто-то возился возле двери в музей — кто-то согнутый, как крючок, мне даже показалось, старушка. Платок с заплаткой, передник, какие-то несуразные остроносые башмаки на ногах… Я сначала чуть не рассмеялась: было забавно. А потом…
— Продолжай, милая, не бойся.
— Охранник протопал мимо (я вся сжалась: думала, заметит… Не заметил), вдруг закричал: „А ну стой! Ты что здесь делаешь?" Она обернулась…
— Она?
— Она, — выдохнула Келли. — Ведьма.
— …Подняла руку — у нее, кажется, была палка — и резко так, неожиданно, с размаха… Эдик даже защититься не успел. А она будто озверела. Эдик уже на полу лежит, а она бьет и бьет и остановиться не может. Только когда сирена включилась…»
— Остальное вы знаете, — сказал Колчин, останавливая пленку. — Включилась сирена, вы выбежали из кабинета истории, оставив дверь открытой, — путь свободен, убийца прячет труп…
— Но какая для этого сила нужна!
— Не обязательно. Он (или она) тащит охранника за ноги (на полу остался след). Пока вы бьетесь в дверь музея и тушите пожар — спускается вниз по лестнице и растворяется в толпе. Меня во всей этой эпопее настораживают два момента.
— Аналогично, — быстро сказала Майя.
— Ну-ка, ну-ка?
— Первый — запертый черный ход (Анжелика «толкнулась» мимо каптерки). «Волга» школьного директора стояла на стоянке на заднем дворе — как же он вышел?
— Второй?
— Костюм, — выпалила она, ощутив, как затрепетали ноздри в предчувствии… если не разгадки, то проблеска истины. — Келли сказала: платок с яркой заплаткой, передник, башмаки с острыми носами…
— Притом что лица она якобы не разглядела: темно. Ни цвета платья, ни покроя… Странная избирательность памяти.
— Ничего не странная! В костюме — настоящем, профессиональном костюме — должны выделяться две-три детали, остальное отодвигается на задний план, служит своеобразным фоном, Лика запомнила то, что должна была запомнить…
Реакция у следователя оказалась что надо. Он моментально отомкнул сейф, выудил из него черный пакет с биркой — тот самый, конфискованный ночью на даче Артура, и вывалил содержимое прямо на стол, между распухшими от бумаг картонными папками и пишущей машинкой. Майя напряженно следила за его действиями.
Шерстяная кофта в розовый цветочек, знавшая лучшие времена, дачная юбка, давно выгоревшая на солнце, старые растоптанные кроссовки (папины, судя по размеру), коричневый платок (бывшая шаль с оторванными кистями и бахромой)…
— Это не тот костюм, — сказала Майя. — Это другая Баба Яга!
Глава 18
Дневник
«Он сильно сдал в последнее время — такова была моя первая мысль, когда я увидел доктора Немчинова на Литейном. Он с трудом спустился с высокого крыльца приемной губернатора (два жандарма-гренадера, не пошевелившись, скосили на него равнодушный взгляд), на негнущихся ногах добрел до лавочки под старым вязом, присел на краешек, уставясь в никуда, не видя праздно гуляющих парочек — военные мундиры, партикулярные платья чиновников, модные парижские туалеты на дамах под кружевными зонтиками от солнца, лотки и разносчики, ажурная мебель прямо на улицах, перед открытыми кафешантанами и открытые экипажи, небесная лазурь в жарком мареве и голуби у скамеек, выпрашивающие хлебные крошки. Редкая для Петербурга благодатная погода.
Стоял теплый день в самом конце мая, но Павел Евграфович был одет едва ли не по-зимнему: пальто со стоечкой из темного сукна, такой же темный котелок на манер английского, черные брюки и начищенные до зеркального блеска ботинки. Лишь светлый шарф не позволял ему выглядеть так, словно он только что с кладбища. Я присел рядом, будто случайно, и с наслаждением подставил лицо солнышку, любуясь сияющими небесами и листвой, набравшей силу поздней весны.
— У вас случилось несчастье? — участливо спросил я. — Прошу извинить меня за бестактность, но вы выглядите нездорово.
Он молчал.
— Общение с чиновниками — всегда тяжкий труд, они неповоротливы и невежливы. Таковы, к сожалению, многие представители власти. Вы ведь, если не ошибаюсь, вышли из приемной губернатора?