— Но ты никогда не говорила мне об этом!
— Я не хотела влиять на тебя, — призналась Морин, — и тем более тревожить тебя этими историями. Это все не для детей. Это не игрушки. Иногда это бывает очень опасно.
— Почему опасно-то?
— Потому что это дар, а не шутка. Да и объяснять нет времени. Вон лодка уже приплыла!
По дороге в аэропорт она сама возобновила этот разговор, говоря шепотом, чтобы не слышал шофер Решад.
— По поводу сокровищ в Суйаке ты должна сходить к Шарлотте. Скажи ей, что передал Поль Отрив насчет ямы. Моя мать говорила то же самое через стол. Шарлотта не хочет верить. Может быть, Поль, ее дядя, убедит ее. Шарлотта очень упрямия.
— Надо говорить упрямАя, а не упрямИя. А что, ты разговаривала с помощью стола с бабушкой Оуквуд?
— Да, дорогая. Я часто таким образом разговариваю с ней. Она сказала, что Австралия для меня — это хорошо.
Бени проводила Морин до самого терминала Кантас, где регистрируют багаж. Они обнимаются, и, пока полицейский визирует ее паспорт, Бени не сводит с нее глаз. Она не уйдет, пока Морин не исчезнет. Она видит, как та направляется в кабину личного досмотра, и ком подступает к горлу; Бени чувствует, говорит себе, что сейчас она исчезнет навсегда, что эта картина — Морин со спины, с сумкой через плечо и наброшенной черной шалью, — будет последним видением ее странной матери. Такой безумной и такой прекрасной, узнать которую у нее уже не будет времени. Она гонит от себя эту отчаянную мысль. Она провожает взглядом Морин, которая вот-вот исчезнет за шторой кабинки, и нестерпимое желание еще раз увидеть ее лицо возникло с такой силой, что даже издалека Морин почувствовала это: она оборачивается и, найдя глазами Бени, возвращается и подзывает ее к себе:
— Я хотела тебе сказать… Если Ив… если твой отец вдруг вернется… скажи ему… скажи ему… А впрочем, ничего. Ничего ему не говори.
Сидя в машине рядом с Решадом, который везет ее в «Зеленую лагуну», Бени не может отвлечься от мыслей о Морин. Она, должно быть, меряет шагами аэропорт в ожидании посадки на самолет, который умчит ее к торговцу быками. Ее последняя фраза про Ива была ошеломляющей. Прошло ровно одиннадцать лет с тех пор, как за несколько дней до Рождества Ив смотал удочки, — гляди-ка, вот она, причина, по которой она терпеть не может Рождество, она никогда и не задумывалась об этом! — одиннадцать лет прошло, а Бени помнит все, будто это случилось вчера. Переполох в «Гермионе», шушуканье родных, перешептывания, заплаканные глаза бабушки и довольный вид стервятницы Терезы. Она помнит, как обрывались вдруг разговоры, стоило ей появиться в комнате. Она помнит молчание Морин. Морин не плакала, хотя как никто имела на это право. На протяжении всех этих лет она ни разу не произнесла имени своего мужа, она не высказывала никаких сожалений и ни на что не жаловалась. Это молчание обернулось против нее. Говорили, что она холодная, бессердечная и что для честной жены она слишком быстро утешилась. Сама Бени была встревожена поведением матери. Она злилась на нее за то, что та не выражала своего горя, которое она охотно разделила бы с ней, и это хоть как-то могло бы создать иллюзию присутствия Ива. Не раз, находясь вместе с ней, Бени пыталась вызвать ее на откровенность, наверное, она делала это слишком робко, из боязни причинить боль. Ей очень хотелось поговорить с Морин о счастливых годах, проведенных в Лондоне, когда Ив и она так любили друг друга, когда они трое были настоящей семьей, хотелось бы спокойно и радостно вспоминать того, кого любили, ведь когда время уничтожает горестную плоть, то остается скелет общего счастья и радости. Однако все годы после бегства Ива Морин молчала, и это молчание уничтожило Ива больше, чем это могла бы сделать смерть.
А теперь, когда меньше всего этого можно было ожидать, когда она уходила к другому мужчине, эти слова повисли в воздухе, и обнаружилось, что та, которую всегда считали равнодушной и легкомысленной, ни на миг не переставала надеяться на возвращение беглеца и верить в то, что это возможно. «Если случайно…»
Решад высадил ее под терминалиями «Зеленой лагуны», где была припаркована ее машина, но Бени не хочется сразу же возвращаться в «Гермиону». Она так растерялась из-за отъезда Морин, что не очень хорошо понимает, куда себя деть. Солнце клонится к закату, и везде Рождество. Ее же не ждет никто и нигде. Она так громко заявляла, что хочет быть одна, и вот ее поймали на слове. Вивьян уехал на праздники к друзьям на Реюньон, правда, ее приглашал Лоик, но она уже предупредила, чтобы ее не ждали.