Он катается от смеха и сворачивается клубочком на матрасе, икая, плача, прерывисто дыша, под действием ганжи и этой геометрии, от которой он произошел.
— …Моя мать, — говорит он, — дама добропорядочная. Урожденная Жибо-Мустье, из старинного дворянского рода нантских коммерсантов, которые еще до революции начали делать состояние на специях, цитрусовых и на неграх. «Черное дерево» — так они их называли. Потом они поменяли профиль и стали заниматься ликером и вафлями. Семья моей матери имела солидный капитал! Крупные дела! Склады на улице Кервеган. Жибо-Мустье не крестьяне и не такие голодранцы, как родственники со стороны отца. И хоть мой отец деревенский выскочка, а не буржуа, он придерживается традиций и всегда следует установленному порядку, он сто раз прав, а вот мама, та не права. Да, она верит в прогресс, в просвещение, в суверенность наций, в справедливость, в равенство, верит в то, что нужно делиться с ближним, верит в женскую эмансипацию, во всякую психоерунду, в творение рук человеческих… Ах! Ах! В творение рук человеческих и в кюре в рабочей робе. Она, как в наркотическом опьянении, борется за все модные течения. Менопаузу она заглушает дикой активностью. Она и на нас обрушивается. Десять лет тому назад она всех нас привлекла к работе в отделе планирования нашей семейной фирмы. А сама бегает на демонстрации, заседания, подписывает манифесты за аборты и против смертной казни. Оказывает поддержку малолетним матерям и битым женам… Но все это для показухи! «Товарищ» с тремя норковыми манто, виллой в Ла-Боле и с драгоценностями от «Булгари». Отца все это просто бесит. Во время Алжирской войны дома была полная конфронтация. Семья Жибо-Мустье была на стороне де Голля, они считали, что Франция должна уйти из Алжира с наибольшей выгодой для себя; а Керруэ настаивали, что Алжир должен остаться французским. Результат: Квадрат и Равнобедренный Треугольник козыряли своими уважаемыми семьями и, оскорбляя друг друга, углублялись на несколько поколений в прошлое. «Если родился в семье, которая торговала негритянской кожей, надо помалкивать, — кричал Квадрат, — а не читать другим мораль!» — «А ты фашист! Франкмасон! Петенист!» — вопил Равнобедренный Треугольник, путая от злости все на свете. Они сходились только на нас, на детях. Тут они были единодушны, что мы должны получить хорошее образование, непременно католическое, что было довольно странно, как со стороны матери, так и со стороны отца, они никогда не посещали мессу, разве только во время семейных церемоний… Подожди, я поймаю нить, я что-то хотел сказать тебе… Если меня зовут Бриек, то это только из-за Квадрата. Бретонец, говорящий по-бретонски, всем своим пятерым детям, а я старший из них, он дал бретонские имена. Мало, Серван, Геноле и Жуан. Мы всегда гадали, хватит ли у него решимости продолжить эту серию именами Броладр, Люнэр или Жакю.
— А ты живешь в Нанте?
— Жил, — ответил Бриек очень мрачно. — Теперь я путешествую… А в Нанте я жил… Камбронн… на солнечной стороне… солнце во второй половине дня…
Его голос вдруг изменился, он взял руку Бени и медленно, один за другим, начал поглаживать ее пальцы. Он лежит на спине с закрытыми глазами, как памятник, очень бледный, очень красивый. Танцующее пламя свечи освещает его профиль.
— Мы учились в «Экстернате для нантских детей» (больничная практика для студентов-медиков), — продолжал он. — Квадрат хотел, чтобы я стал врачом, он хотел передать мне своих пациентов. Я начал изучать медицину, но потом бросил. Мне не хотелось закончить свою жизнь в задних проходах. Ты хорошо знаешь Нант?
— Нет.
— Это самый красивый на земле город. В Нанте я был очень счастлив… Но еще больше Нанта я любил речку возле дома моего дедушки Керруэ, меня отправляли к нему на каникулы, а еще по четвергам, потому что моя мать уставала от меня и теряла терпение. Река, Бени, река…