Последний гражданский муж Доры, да и не муж вовсе, а так, сожитель, ушел от нее тайно и неожиданно, вроде Льва Толстого. Правда, после ухода его не досчиталась Дора собрания сочинений Достоевского Федор Михайловича в пятнадцати томах да набора гаечных ключей, подаренного любимому на мужской день.
Жалко ей было подписного издания, но еще жальче мужа — широкоплечего молчаливого лезгина по имени Заур.
Они встретились, когда Дора уже с год была одна. Прежний муж, прожив с ней пятнадцать лет, изменил внезапно — с камчатским вулканом. Съездив раз в командировку, привороженный муж остался там навсегда дышать рыжим пеплом. Дора ни за какие надбавки перебираться к вулкану не захотела. Так и развелись. А тут еще и единицу ее на кафедре сократили. И вместо теории литературы, пошла Дора лифчиками торговать к приятельнице своей, на рынок. Вот там и встретила Заура. Он вроде распорядителя-администратора подвизался. Чистый, всегда в костюме. Кому, что, куда — это только к Зауру. Уважали его. Слушались. А он как-то раз подошел к ее лифчикам, да как спросит: «А нет ли у вас, уважаемая Айседора, бесов?» Дора не растерялась и домой его к себе пригласила, на «бесов», значит. Там у нее все собрание имелось — и «Бесы», и «Игрок», и «Идиот». Так и остался у нее Заур, зачитался. Даже на работу с собой книжки таскал. Отчего среди местных и прозвище получил сообразное — «идиот».
Мужчина непьющий, философией и литературой увлеченный. Удивительный. Вечером приходил и сразу к книжкам — и читает, читает, начитаться не может. Насилу отрывала. Год так прожили, и вдруг, как Лев Толстой… Ни дома нет, ни на работе. Она его искать пыталась, но зря. Пропал, сгинул, канул.
С рынка ушла почти сразу после «исхода» Заура. Товарки не давали ей покоя: шушукались, хихикали за спиной. И даже неряшливый шавермщик Акбар, когда она подходила к его ларьку разменять то сотню, то тысячу, сальными пальцами отсчитывая купюры, надсмехался, интересуясь, не объявился ли ее «идиот».
Горько, горько было в то время Доре. Без мужчины — ни кран починить, ни гвоздь забить. Невозможно и незачем без мужчины жить. Такое было ее мнение. Сама она без отца росла. Вскоре после ее рождения тот погиб. Вагонеткой сшибло. Он обходчиком был путевым. Помнит, как мать мучилась. Это ведь он ее Айседорой назвал. Мальчика ждал. Уже и имя приготовил — Сережа. В честь поэта Есенина. Но родилась девочка.
Тогда-то мать, гладя потрепанный, замасленный солидолом томик, решила: будет дочка поэтом. Подработку взяла, во всем себя урезала, дочке чтоб репетиторов. А все зря — не вышло из нее поэта. Зато в теории литературы она разбиралась профессионально и уже на втором курсе писала что-то про поэтику литературного скандала. На третьем он и случился, только бытовой. Жена декана застукала в объятьях своего пожилого супруга раскрасневшуюся растрепанную Дору. Обошлось. Как уж там они между собой объяснялись, декан с женой, одному их коту известно. Но утряслось. Дора тут же замуж за студентика выскочила. Вот тот был поэтом! Рифмовал «обильно — бессильно», влажно шлепая нижней губой. Дошлепались. Вскоре родился сынок. Папаша продолжал «шлепать» стихи, а мальчику нужно было на все лето на юг, легкие слабые лечить. «Разве ж это работа для мужика — стихи шлепать», — однажды сказала мать твердо и забрала Дору из семейного общежития в свою комнату. Внука вынянчила. Дору снова замуж отдала. Сын жил с бабушкой и называл мамой до последнего ее вздоха. А когда остался один, перебираться в квартиру к отчиму наотрез отказался. С четырнадцати лет самостоятельно выживал под присмотром жизнерадостных старушек-соседок. Жили дружно. Дора навещала его раз в неделю по пятницам, после работы. Пакеты лопались, не выдерживая объемов и тяжести. Доре хотелось накормить сына самым лучшим. Да разве разнообразием и обилием подношений возместишь материнскую нежность. Каждый раз, вздыхая, гладила она сына еще по-детски гладкой щеке и мягко просила быть благоразумным. Он смотрел на мать отчужденно и, казалось, что только и ждал ее ухода. Звать в свой дом, где жила она с равнодушным к ее подросшему ребенку мужчиной, Дора не решалась, знала — не пойдет. Характер бабкин: упрямый и самовольный. Сын сам научился готовить. В комнате, обставленной по-спартански, всегда было чисто: пол вымыт, старенький выщербленный паркет натерт до блеска. Бросалось в глаза разве обилие книг, стоящих плотными стопками в углу под пленкой. Библиотеку Дора вывезла из собственной квартиры, как только муж зачихал, и ему показалось, что причиной тому книжная пыль. А мальчик ее был крепкий. Она даже не помнила, когда болел. А может, и не знала. Жил, учился, книжки читал. А потом в армию ушел. Ей ничего не сказал. Позвонил через неделю из части, Дору в известность поставил: «Не волнуйся, отслужу». Осталась Дора одна. Но надежды еще раз побывать замужем не оставляла.
После месяца барахтанья в «зловонной трясине» амурных сайтов, куда затянула ее подруженция, вконец разочарованная Дора пришла к выводу, что найти там вторую половину — все равно что обнаружить бозон Хиггса. «Ну что ж, считаю вполне логичным сравнение сайта знакомств с адронным коллайдером.... Только сайт сталкивает не частицы, а людей», — заметил как-то один веселый и бедный физик. С ним она имела недолгую, но интеллектуальную переписку. Физик жил с мамой в однокомнатной «хрущобе». Имел трех детей от четырех браков и радикулит, полученный им в результате напряженной работы над кандидатской диссертацией. Естественно, как перспективный вариант он не рассматривался, хотя она очень сочувствовала его ишиасу и охотно делилась в приватной переписке рецептами от скованности в хребте.
Устала. Дора быстро устала крутить калейдоскоп претендентов, настойчиво выискивая приличных из причудливых, чудаковатых, а то и попросту придурочных соискателей. «Кручу-верчу — любви хочу!» — подбадривала себя Айседора, вращая пальцем колесико «мышки». «Красавцы» мелькали на экране ноутбука. Обычно она забивала в поисковик две цифры 40–50. Сразу вываливалось около десяти тысяч ссылок: в буденовках и тельняшках, на «Рейндж Роверах» и велосипедах, в горах и на море, с удочкой и с бутылкой, в трениках и при смокингах, короче, всяких разных — и ни одного подходящего. И тогда Дора поняла, что лучше сформулировать кого не хочет видеть рядом. Ее шорт-лист отрицаний выглядел примерно так: болельщика, такого, с шарфиком на шее, усатого, пузатого или худого отставника в камуфляже, кто на фото с рыбой или в трусах… Список можно было продолжать до бесконечности. Но все же с некоторыми она встречалась. И снова разочаровывалась. Ее тянуло к брутальным, содержательным самцам, а вокруг вились неказистые поэты с самодельными виршами в профайле да дряблые неухоженные интеллектуалы вроде того, что как-то назначил ей свидание в кафе «Тишина» неподалеку от кладбища и, не угостив даже чашкой чая, принялся пытать свежеиспеченным в ее честь мадригалом, а закончив, предложил прошвырнуться к литераторским могилкам. Она, конечно, отказалась.
Как, впрочем, и другому, явившемуся на свидание с иллюстрированной энциклопедией прерафаэлитов. Он так и сказал: «Это вам вместо цветов». За обедом в итальянском ресторане он ел и рассказывал о художниках — Годварде, Уотерхаусе, Хьюзе. Красный мясной соус капал на его огромный, прикрытый белой салфеткой живот. Еду все подносили и подносили. Челюсти его месили и месили: равиоли с ягненком в томатном соусе, тальятелле с лососем, тортеллини из пармской ветчины… На одутловатом лице Дора насчитала восемь неприятных коричневых бородавок. Увлекшись, собеседник часто прихватывал кончик носа двумя пальцами, будто проверяя, не намокло ли, при этом большой непременно залезал в глубокую темную ноздрю. Жест показался Доре чересчур вульгарным. Да и манера размахивать руками и громко говорить ее тоже напрягала. Позже выяснилось, что кавалер работал прорабом на большой стройке. Тогда, глядя на него, Дора сочинила, пожалуй, свой первый в жизни стих: «Он сказал ей, ковыряя в носу: а не съесть ли нам по тирамису…» Воистину, не знаешь, где подкараулит тебя вдохновение!