Глава третья
Поджав ноги, Дора уютно устроилась в кресле под пыльным торшером, в руке ее мерцал зеленоватый бокал с каким-то дешевым вином. Бумажный пакет с «дивным» напитком притащила Нинон. Сейчас пустой — он валялся на полу. Вообще-то не Нинон, а Нинка, но Дора называет ее на французский манер, как знаменитую куртизанку, писательницу и хозяйку литературного салона Нинон де Ланкло — необычайно остроумную изящную красотку, звезду тогдашнего бомонда. Нинка понятия не имела, кто такая эта Нинон, но имя ей нравилось. Потому она не противилась ему и уже привычно откликалась. Общего с французской тезкой у Нинки было немного, разве что чрезмерная любовь к мужчинам. Все остальное было кардинально противоположным: от образования, полученного в восьмилетке поселка Верхняя Низь, до фигуры, напоминавшей своими конфигурациями голландскую тыкву сорта «Баттернат», — узкие плечи и огромная задница.
Несмотря на все превратности судьбы, Нинон была веселой, бесшабашной и отзывчивой бабой, в личной жизни, как и сама Айседора, счастья не сыскавшей. Еще по молодости их сблизил общий диагноз — бесплодие. Вместе лечились «на грязях». Правда, у Доры он не подтвердился, и она чудесным образом родила сына Лешу, а вот Нинон так и осталась пустой «тыквой».
Уже достаточно захмелевшая Нинон сонно щурилась, слушая рассказ Айседоры.
— Такой огромный… Подходит… Близко-близко… Я чуть не задохнулась от восторга. И говорит… Ты что, спишь? — Дора обиженно ткнула развалившуюся на диване подружку в бок.
— Что-то сонно мне… Погода что ли…
— Ага. Погода. Литр почти выкушала. Слушай дальше. Ты такого мустанга никогда ни увидишь. Такие по улице не ходят… Мачо!
— Да куда уж мне. К нам мачи не ходят. Одни клячи. Как же они меня достали, — Нинон даже глаза открыла, видно вспомнив что-то неприятное. — Я ж не в ВИП-хате работаю, как некоторые, а в пенсионном фонде. Со всеми вытекающими. Вон вчера дед кадрился. Я в паспорт ему заглянула — восемьдесят через месяц! Ему уже надбавка за дряхлость положена, а он мне в декольте заглядывает, — Нинон широко зевнула и подхватив полупустой пакет, поднесла ко рту.
В своем отчаянном желании понравиться Нинка нарушала все мыслимые границы и дресс-коды. Ясно, что в пенсионном фонде, где она трудилась, соблазнять некого. Коллектив женский, в основном перезрелый. Но это не мешало сотруднице с очень сладкой фамилией Шербет приходить на службу в чем-то совершенно невообразимом: сильно обтягивающем и чрезмерно откровенном, как в том стишке поэта Роберта Рождественского:
У певицы — свой резон.
Ведь не зря на ней одежка
с декольте
на шесть персон…
Хоть и не была Нинон певицей, но уязвленные ее вокалом звезды местных караоке-клубов выходили покурить, когда она затягивала хрипловатым меццо-сопрано что-нибудь из Ваенги. И вообще, была она из тех женщин, к которым влечет мужчин неведомая сила Эроса. Волосы — смоляная грива. Лицо — будто легким загаром тронуто, и все на нем сочное, спелое, яркое, как в южном саду: губы, глаза… Бровь изогнутую приподнимет, глазом сапфировым сверкнет, улыбнется — и готов, голубчик. Жаль ненадолго. Долго с Нинкой никто не выдерживал. Она как танк расплющивала мужчин своей инициативой. Энергична была во всем — от секса до выноса мозга по любому поводу.
С Дорой они составляли весьма экстравагантную парочку, когда появлялись вместе. Одна — маленькая, пышная, уютная зеленоглазая блонди. Другая — грузная, выше подруги почти на две головы и младше на три года, чем втайне гордилась. Ведь у нее еще целых три года в запасе до сорока, когда, по мнению Нинки Шербет, женщина уже не может выбирать, уже выбирают ее.
— Слушай дальше, — Дора будто не заметила язвительный комментарий и продолжила свой рассказ, мечтательно закатив глаза. — И говорит: «Мадам, вы невероятно хороши!» И смотрит… А глаза, глаза… Так бы туда и нырнула…
— Погодь нырять. Не нанырялась еще? Заура вспомни. У того тоже глаза были о-го-го! Ты перед ним с люля-кебабами плясала, а он к бабе другой свалил. Я просто чую, что там другая была. А у тебя пережидал… Пока регистрацию оформит…