— Вы испугались? Но кто и в чем вас может обвинить? Лакеи?
— Перестаньте наконец говорить глупости! Я не желаю вам никакого зла и должна признаться, что обманывалась на ваш счет. Теперь я спрашиваю себя...
— Я не могу понять, почему...
— И не пытайтесь понять! Следуйте моему совету: когда вы окажетесь перед своей крестной, будьте почтительной и покорной. Помните в первую очередь о том, что она королева. Все свои жалобы забудьте. Ими вы добьетесь только усиленной слежки за собой, а за вами будут следить до того, как передадут с рук на руки вашему супругу. После свадьбы королеве не будет до вас никакого дела, потому что она надеется никогда больше вас не видеть благодаря старому Гектору, который согласен держать вас под замком. Так они между собой условились. Как вы понимаете, долго вам принуждать себя не придется, — заключила она с удовлетворением, которое в один миг уничтожило у Лоренцы проблеск симпатии, возникшей благодаря недавней улыбке своей спутницы.
— Я постараюсь о себе позаботиться, — процедила Лоренца сквозь зубы, и больше они уже не сказали друг другу ни слова до самого Луврского дворца.
Во двор, куда они въехали, было позволено въезжать только принцессам, но могла ли не пропустить караульная служба карету, принадлежащую Марии де Медичи? Остановилась карета у особой королевской лестницы, которую охраняли гвардейцы в сине-белой форме.
Старый Лувр подавлял величием издалека, но вблизи терял три четверти своего великолепия из-за серых, тусклых и грязных стен.
Вновь прибывшая гостья не успела спросить себя, как может мириться с подобным убожеством Мария де Медичи, столь привязанная к роскоши. Хотя, впрочем, в уголке двора, похоже, все-таки начинались какие-то ремонтные работы... Лоренца, выйдя из кареты, сделала всего три шага, переступила порог, и дворец, словно по волшебству, превратился в сказочное жилище фей. Флорентийская роскошь и французский вкус украсили старинное здание мраморными лестницами, коврами, стенными росписями, зеркалами, мраморными и бронзовыми статуями, позолоченной мебелью, одели слуг в богатые ливреи. Роскошь Фонтенбло не могла сравниться с роскошью Лувра. И надо всей этой роскошью витал запах кухни, пожалуй, не слишком уместный.
— Их Величества изволят кушать, — сообщила мадемуазель дю Тийе. — Я провожу вас в отведенные вам покои. Вас приютит одна из подруг королевы на время до вашей свадьбы, впрочем, не ведая об этом...
Покои королевы занимали ту часть Лувра, что выходила окнами на Сену, а на следующем этаже располагались комнаты, где имели право располагаться особы, которых королева почтила своей дружбой: принцесса де Гиз со своей дочерью, принцесса де Конти или мадам де Монпансье. Еще один этаж был в распоряжении фрейлин и свитских дам, если их собственные жилища находились вдалеке от Лувра. Отдельные покои были отведены молочной сестре королевы.
— Вы тоже располагаете здесь апартаментами? — осведомилась Лоренца, полагая, что и дальше будет находиться под опекой мадемуазель дю Тийе.
— Нет. Я живу неподалеку от Лувра, а вы до вашей свадьбы займете две комнаты, принадлежащие мадам де Монпансье, самой доброй и очаровательной дамы. Но ее сейчас нет в Париже. Вам будет здесь удобно. Постарайтесь только не слишком шуметь.
— Не понимаю, зачем бы я стала шуметь. Но почему шуметь нельзя?
— Потому что вашей соседкой будет фаворитка Ее Величества.
— Вы хотите сказать, любовница короля? — уточнила, совершенно растерявшись, Лоренца.
— Да нет же, маленькая дурочка! При чем тут король? Фаворитка королевы. Определение, быть может, слишком яркое, но по-другому не скажешь, — заявила мадемуазель дю Тийе с неприятным смешком. — Дама из ваших мест, тощая, смуглая карлица, страшная, как семь смертных грехов, не снимающая никогда черной вуали, которая делает эту фигуру еще более зловещей.
— Неужели она так уродлива? — спросила Лоренца, которая прекрасно поняла, о ком шла речь, но хотела узнать, что думает об этой даме фрейлина.
— Вуаль предназначена не для сокрытия ее уродства, а для того, чтобы избежать сглаза. Дама понимает, что ее не любят, и боится, а вуаль помогает ей спрятаться от посторонних взглядов. Обычно она проводит время в своих покоях — говорят, что их роскошь неописуема, — и выходит только вечером, когда придворная жизнь затихает. По внутренней потайной лестнице она спускается, чтобы повидать королеву, и они подолгу беседуют наедине. О чем они говорят, — неизвестно, но бывает, что поутру королева меняет свое мнение на противоположное относительно какой-либо проблемы. Этому никто не удивляется. Все знают, что мадам Галигаи крепко держит Ее Величество в своих руках.