– Папочка!
Кто-то шевельнулся.
– Подойди ко мне, пожалуйста…
Место нашлось только по другую сторону кровати. Теперь они сидели друг против друга, тетя Ева и Эндре Борош. Оба смотрели только на девочку и не подымали глаза друг на друга.
– Мне кажется, к завтрашнему дню я поправлюсь, – сказала Кристина. – Пожалуйста, не сердитесь, что я хныкала. Очень было нужно, чтобы тетя Ева пришла сюда.
– Ну, видишь, вот я и здесь. К завтрашнему дню поправишься?
– Думаю, да, – и она улыбнулась улыбкой прежней, здоровой Кристи.
Бабушка Борош смотрела, не веря своим глазам. В самом деле уже не болит голова? И жара нет? Ах, боже мой, как она боялась, а вдруг детский паралич… Надо бы угостить чем-нибудь бедную учительницу, может быть, кофе? Эта дурешка получила свое, уснула. И как спокойно посапывает, слава богу! Так она сварит чашку кофе, нельзя все-таки требовать от педагога, чтобы… Ей совестно, что она заставила учительницу приехать, но ведь для бабушки внучка – главное, особенно в этом печальном доме… Эндре развлечет гостью, пока она приготовит кофе.
«Очень трудно рассматривать лица, когда ресницы закрыты, – думала Кристи. – Но все-таки можно. А впрочем, через крохотную щелочку между ресницами все видится резче».
Папа сказал:
– Спит.
– Дети всегда так засыпают, без всякого перехода, – отозвалась тетя Ева.
– Мне просто стыдно, что мы заставили вас приехать сюда. Представляю, как это было вам трудно.
– Для меня нет ничего трудного, если это нужно моим ученикам.
Наступила ужасная тишина. Кристине показалось, что тетя Ева словно по лицу хлестнула папу этой фразой, как будто крикнула ему: «Я не из-за тебя приехала, не принимай этого на свой счет, дело не в тебе! Меня интересует только твоя дочь!» Как это ужасно! Не может же Кристи болеть недели напролет. Нет, она не сумеет притвориться по-настоящему умирающей, чтобы задержать здесь тетю Еву. Она вздохнула.
– Ты все же не спишь? – спросила тетя Ева.
– Пожалуйста, останьтесь еще немножко… – прошептала больная.
– До тех пор, пока ты не заснешь по-настоящему. Но не задерживай меня долго, Кристина! Завтра у меня уроки начинаются в восемь. На перемене я позвоню вам.
– Хорошо…
Она снова закрыла глаза. Дышала глубоко, медленно, равномерно, словно спала.
– Давно мы не виделись, – услышала она голос папы.
Тетя Ева не ответила.
– Ужин был вкусный?
«Что за ужин? – ломала голову Кристи. – Что за ужин? В этом вопросе нет никакого смысла! Человек представляется умирающим, ведет себя недостойно, и вообще разве это дело для пионерки – врать да еще уроки прогуливать, какие бы высокие цели она ни преследовала! Но уж если все-таки решаешься и идешь на все это, то пусть они тогда хоть не разговаривают об ужине! Ужин! Что бы это могло быть?»
Тетя Ева опять не ответила.
– Вы все-таки, конечно, были не правы, – сказал папа. – Позднее я понял, что вы так и не дали мне хорошего совета.
– Вполне возможно, – прошептала тетя Ева.
– Спишь, Кристи? – спросил Эндре Борош.
Даже на экране люди не спят так правдоподобно, как спала Кристи.
– Не стоит изменять жизнь человека, если он уже стар.
– Это еще что за глупости?
Голос у нее был совсем как у тети Луизы. Если бы Кристи действительно спала, то проснулась бы тут же, но она продолжала мирно посапывать. Взрослые уже не обращали на нее внимания.
– Прежде всего – вы не стары. И потом человек начинает жить заново столько раз, сколько хочет.
– Да, я испытал это.
Снова тишина. В соседней комнате суетилась бабушка, приготавливая кофе.
– Не думаю, что было бы разумно переложить на какого-то чужого, ни в чем не повинного человека всю ту горечь, что накопилась во мне с годами.
– Мудрые слова!
Голос все-таки был странный: хотя она говорила шепотом, в нем слышалось раздражение.
– Как будто есть что-нибудь лучшее на свете, чем восстанавливать разрушенное, собирать и склеивать осколки, чтобы снова составить целое. Что вы понимаете в этом, Эндре Борош? Вызовите такси и отпустите меня, наконец, домой!
– Почему же вы тогда не помогли мне? Вы прекрасно знаете, о чем я прошу.
«Говори же, – думала Кристина. – Говори, потому что я не могу больше лежать так, и потом я так волнуюсь, что того и гляди начну икать или кашлять. Разрешите это все как-нибудь, ведь в воздухе уже такое напряжение, что я дольше не выдержу».
– Все, что зависело от меня, я сделала. И тогда и сегодня. Но я должна заниматься вашей дочерью, а не вашими проблемами. Мне не хотелось бы быть невежливой, но я считаю, что вы требуете слишком многого от классного воспитателя.
Теперь Кристина и в самом деле почувствовала себя плохо.
– Ни за что на свете, – произнес фотограф каким-то натянутым голосом. – Боже избави меня обременить вас чем-либо, что не имеет отношения к вашим обязанностям.
Он отвел взгляд от тети Евы и уставился в угол, словно там, над комодом, было что-то интересное. Конечно, не это ему следовало делать, а присмотреться, хорошенько присмотреться к тете Еве, – тогда бы он увидел, что ее губы дрожат. Но Эндре Борош даже не взглянул на нее, он продолжал созерцать стену, овальное бабушкино зеркало.
– Пульс у девочки неровный, – сказала тетя Ева.
«Сейчас станет ровным, – думала Кристина. – С чего бы ему и быть ровным, если вы тут убиваете друг друга у моей постели и ничто не помогло, даже то, что я, наконец, свела вас вместе».
Две головы снова низко склонились к кровати, пришлось по-настоящему закрыть глаза.
«А что бы сейчас было, – ломала голову Кристи, – если бы я вдруг села в постели и сказала им ясно и твердо: «Папочка, тетя Ева думает, что она не имеет права любить тебя, раз она моя учительница, и еще думает, что не должна воспитывать ребенка только для того, чтобы он сразу стал ее собственным».
– В такое время вдвойне тяжело, что у нее нет матери, – проговорил фотограф.
– Я сказала же, дайте ей мать, – прошептала тетя Ева, и шепот этот прозвучал словно свист хлыста.
Скрипнула дверь, Кристи услышала запах кофе и почувствовала, что взрослые с облегчением повернулись к бабушке.
– Чашечку кофе…
– Не стоило беспокоиться… Очень поздно уже…
Звякнули ложечки. «Теперь все, кроме бабушки, играют комедию», – думала Кристи. Она сама играет больную, а папа с тетей Евой улыбаются, кивают, всем видом показывают, что все хорошо, хотя сердца их чуть не разрываются. Вот сейчас надо бы подняться в постели и высказать им всю правду.
Невозможно.
Эндре Борош стал вызывать по телефону такси, тетя Ева попрощалась. Прощалась тихонько, чтобы не беспокоить больную. Бабушка предложила зятю проводить учительницу до дому. Тетя Ева запротестовала, папа не промолвил ни слова. Тетю Еву провожала в прихожую бабушка, папа, произнеся несколько слов благодарности, снова подсел к Кристи. Дверь захлопнулась, немного погодя стало слышно, как тронулось такси. Дул ветер, в комнате становилось прохладнее.
Хитрость не удалась.
XVI
Цыганочка рассказывает, как Кристина пришла к мысли, что доклад о мире все-таки надо сделать
Взрослые улеглись. Бабушка сразу же, папа попозже.
Кристи наблюдала за папой, видела, как он ходил туда-сюда, пошел в ванную, отвернул кран, почистил зубы, пополоскал горло, снова вошел. Звякнул стакан, должно быть, он принял что-нибудь, наверное снотворное. Бабушка заснула не сразу и, уже лежа в кровати, тихонько продолжала говорить о том, как она рада, что девочка стала спокойнее и что, возможно, теперь уже нет причин для тревоги.
– Хорошо, мама, – сказал фотограф, – спокойной ночи!
Свет погас.
Вскоре бабушка начала похрапывать равномерно, тихонько, как обычно, темно стало и в другой комнате, у Эндре Бороша, но Кристи чувствовала, что он не спит. Было что-то нехорошее в этой ночи, что-то неспокойное, тревожное, враждебное.