— Ясно, — констатировала полная дама, — диабетик…
В гардеробе им приветливо улыбался Петрович.
— Ну, что, — подмигнул он, — сегодня снова до пояса раздеваться будем или до трусов?
«Сейчас я тебе скажу все, — подумал Борис, — подожди…»
— А знаете ли вы, Михаил Петрович, — с пафосом начал он, — что…
— Знаю, знаю, — прервал тот, — театр начинается с вешалки. Вы мне это уже говорили.
— Да подождите, — сказал Борис, — не это… Знаете ли вы, что коммунизм — это…
— …молодость мира и его возводить молодым?!
— Ты дашь сказать, — вскипел Борис, — или нет?!
— Ради Христа, — обиженно протянул Петрович, — говорите.
Борис глубоко втянул воздух.
— Так вот, Михаил Петрович, чтобы вы знали и запомнили навсегда: коммунизм — это опиум!
Борис ждал взрыва. Падения потолка. Глубокого обморока у Михаила Петровича. Ничего не последовало.
Петрович только улыбался.
— Ошибаетесь, Борис Николаевич, — сказал он, — перепутали малость! Это религия — опиум для народа, а коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны!
— Чепуха, — возразил Борис, — тебе просто мозги запудрили. Запомни хорошенько: коммунизм — это религия для народа…
— Что? — удивился Петрович.
— …плюс опиум для всей страны, — заикаясь, закончил Борис.
— Это как прикажете понимать?
Борис ненадолго задумался.
— Постой, — сказал он, — я немного сбился. Слушай внимательно. Коммунизм — это опиум плюс электрификация всего народа! Теперь понял?
— Всего народа?! — остолбенел гардеробщик.
— Не путай, — сказал Борис, — сейчас объясню. Это, если хочешь, электрификация опиума. Вот!
— В каком смысле? — глаза у Петровича начали выходить из орбит.
Борис беспомощно оглянулся на Ирину.
— В общем, так, — спокойно сказала она, — дерьмо ваша советская власть!
— А плюс электрификация? — недоумевающе спросил гардеробщик…
Каким образом некоторым пьесам, попадавшим в руки Главного, удавалось миновать его камин — было загадкой. Одну из них маленький суетливый драматург зачитывал сегодня в переполненном репетиционном зале. Несмотря на кульминационный момент, почти весь зал находился на грани засыпания. Борис и Ирина зашли именно в этот момент — в пьесе трагически гибли бараны. Целое стадо. Никакого интереса на лицах актеров не было — может быть, потому, что никто не мечтал играть баранов, да еще гибнущих, а других ролей в пьесе было кот наплакал.
Сиял только Орест Орестыч — он уже предвкушал, с каким воодушевлением, единогласно, приемочная комиссия встретит спектакль.
Олег Сергеевич слушал напряженно — очевидно, решал, какого из баранов сделать евреем.
Соколы протиснулись сквозь забитый ряд и сели.
— Вы ответите за гибель овец! — кричал драматург.
— Кто их убил? — шепотом спросил Борис.
— Плохие атмосферные условия и халатность, — зевнул Второв, актер, когда‑то игравший Сталина. — Что это у вас? — он указал на томик в руке Бориса.
— А, это, — Борис тоже зевнул, — да так, Солженицын.
Второв громко рассмеялся.
Драматург воспрял духом — это была первая реакция на пьесу, правда, не совсем точная — бараны и овцы продолжали трагически гибнуть, и, в общем, было не до смеха, но главное — что была.
— И вы ответите за гибель коров! — уже более уверенно отчеканил он.
— Ну вы и шутите! — пробасил Второв и взял книгу. — О — го — го!
Крик вырвался у него непроизвольно.
Драматург был явно польщен.
Он начинал понимать, насколько трогает его произведение, какой шедевр ему удалось создать.
— Отчего это вы там ахаете? — обернулся к Второву Главный. — Покажите‑ка, что там у вас такое.
Он взял в руки томик, побледнел, и тут же принял гениальное решение — не передавать книгу дальше. Но что было с ней делать? Оставить ее у себя, хотя бы до конца читки, он не мог — она жгла ему руки. Да и мало ли что могли о нем подумать… «Можно было бы спустить ее в унитаз, — Главный лихорадочно искал выхода, — но не пройдет. Слишком толста…» И он тут же решил, не дожидаясь конца читки и даже не залезая в холодильник, сжечь ее.
Он даже поднялся и направился к выходу, но Маечка Лисянская ловким движением вырвала книгу из его рук.
— Верните книгу, — тихо прошипел Главный, — вы срываете читку!
— Не волнуйтесь, — успокоила Маечка, — я уже знаю свою будущую роль. Коровы…
— Вы ответите за гибель козлов! — продолжал обвинять драматург.
Главный попытался вырвать книгу из маечкиных рук — но не тут‑то было! Крепко вцепившись в нее, она приступила к чтению.
— Вот те на! — изумленно выдохнула она.
Драматург давно не помнил такого горячего приема.
— Более того, — засверкал он глазами, — вы ответите и за гибель ягнят!
Главный тихо покинул зал. Очевидно, отправился в холодильник.
Поразмышлять над случившимся и принять единственно правильное решение.
Пол — зала подсело к Маечке и тяжело дышало над книгой.
А тяжелее всех — первый любовник.
— Такого я еще не видывал! — прокричал он.
Драматург оторвался от пьесы.
— Подождите, — радостно пообещал он, — еще не то будет!
И, набрав в легкие воздух, он смело и пронзительно прокричал:
— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!
И победоносно посмотрел в зал.
Зал упоенно читал коричневый томик.
— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!! — напомнил драматург.
— Простите, — спросила Ирина, — а это что за животные?
Драматурга качнуло.
— Кто именно? — обалдело спросил он.
— Ну, хотя бы, парторг?
— А — а… Он не животное…
Драматург говорил как‑то неуверенно.
— А кто же, — удивилась Ирина, — пресмыкающееся?
Весь зал оторвался от книги и следил за диалогом Ирины и драматурга.
Такой интересной читки у них не было никогда.
— Это провокация, — драматург обращался в сторону Ореста Орестыча и секретаря парторганизации, — разве я вывел парторга бараном?
Орест Орестыч вздрогнул и пожалел, что не покинул зал следом за Главным. «Тот знает, что делает», — с тоской подумал он.
— Еще хуже, — констатировал Борис, — вы вывели барана парторгом!
— Я?! — драматург начал жадно пить воду, — где вы видели барана — парторга?!
Он облил весь пиджак и кульминационный момент пьесы.
— Вам лучше знать! — холодно ответил Борис и взглянул в сторону Сергея Павловича.
— Что вы на меня так смотрите?! — зарычал Король — Солнце, — вы что смотрите на меня, как баран на новый ворота?!
— Если и ворота, — ответил Борис, — то довольно старые и скрипучие.
Секретарь побагровел.
— Вот что, Сокол, — прошипел он, — вы ответите за этот бардак, который здесь организовали, за те книжечки, которые принесли!
— А вы — за гибель овец! — выкрикнула Ирина, и, подумав, добавила: — И за гибель комсорга!
— Товарищи, — взмолился драматург, — вы не ухватили пьесу! Она довольно запутанная — и сразу трудно разобраться… Парторг не виноват. Он сделал все, что мог, но погиб вместе с баранами!
— Я понимаю, — сказала Ирина, — что у баранов был парторг. Но зачем им комсорг?
— А как же, — драматург схватился за голову, — как в каждом колхозе. Вы, наверное, не в курсе дела… Парторг, комсорг, профорг… Правда, товарищи?
— Прекратите выкручиваться, — сказала Ирина, — противно слушать. Из‑за вас в стране нет мяса!
— Из‑за меня? — испугался драматург. — Да я его, если хотите знать, вообще не ем. Я — вегетарианец.
— А кто — я, что ли, уничтожила весь скот — баранов, коров, овец, свиней?
Драматург растерялся — такого обвинения ему еще не предъявляли.
Более того, он не на шутку испугался.