Выбрать главу

Предки его были из Кельна, кто‑то из них даже возводил собор, кто‑то участвовал в создании одеколона.

Ему вдруг ужасно захотелось на берега Рейна, к кельнской водичке, и он подал.

Это случилось после того, как он из Шустера внезапно превратился в Рабиновича.

Это длинная история.

И не смешная.

Зачем рассказывать длинные и несмешные истории?

Хотя… Если укоротить.

Так случилось, что Шустер когда‑то отдал свою премию на постройку детского лагеря. Долго что‑то там строили в лесу и, наконец, его пригласили на открытие. Он поехал с женой, на электричке, потому что у машины, которая всю зиму простояла под снегом, когда они его счистили — не оказалось двух колес. А при ближайшем рассмотрении — и мотора.

Вот они и поехали на электричке.

Неизвестно, случайно или нет, но детский лагерь находился как раз на станции Репино, бывшей Куоккола, где когда‑то вышел из моря гений Гуревич.

Жена его осталась в лесу, она не хотела идти, и Эрик пошел к детям сам. У ворот его встретила директриса в бежевом кримпленовом платье.

— Товарищ Рабинович! — раскинув руки, пошла она навстречу.

Шустер остолбенел.

— Моя фамилия Шустер, — представился он.

— Очень приятно, товарищ Рабинович, — ответила она, — а моя — Морозова. Проходите, раздевайтесь.

— Товарищ Морозова, меня зовут Шустер.

— А меня Галина Николаевна. Дайте мне ваше пальто, товарищ Рабинович.

Шустера закачало. Он раздел пальто, отдал его Галине Николаевне и начал думать, как бы ей втемяшить свою настоящую фамилию.

— Товарищ Морозова, — начал он, — тут какое‑то недоразумение, но моя настоящая фамилия…

Закончить она не дала.

— Это не имеет никакого значения, товарищ Рабинович, потому что мы ее все равно сейчас поменяем.

— Это в каком смысле?

— Да вы не волнуйтесь. Сейсас мы начинаем, и я бы хотела вас представить детям под псевдонимом.

— А — а, — засмеялся он, — так Рабинович — это мой псевдоним?

Теперь заржала она.

— Рабинович — псевдоним?! Вы издеваетесь? Я предлагаю вам настоящий псевдоним, продуманный. Кириллов! Вам нравится? Или Петухов.

— Не понимаю, — ответил Шустер, — а чем плохо Рабинович?

Он начинал путаться, — видимо, товарищ Морозова его запутала.

— Что вы, — всплеснула руками директиса, — Рабинович — замечательно! Но дети могут неправильно понять…

— В каком смысле?

— В религиозом.

— П — простите?..

— Рабинович — это что, это раввин, да?..

— Вроде, — растерялся Эрик.

— А раввин — это поп, так? Поп или нет, я вас спрашиваю?

— В каком‑то роде…

— Правильно! А у нас церковь отделена от государства. Тем более — от детей! Поэтому я и прошу вас удовлетворить мою маленькую просьбу.

«Рабинович» задумался.

— А радио? — вдруг спросил он.

— Что радио?

— Кто радио изобрел?

Антонина Тарасовна знала. Но забыла. Поэтому она сказала:

— Наш, русский изобрел! А в чем дело?

— Совершенно верно, — произнес новоиспеченный Рабинович, — Попов изобрел. Дети Попова знают?

— Еще как!

— А поп — это раввин, так?

Морозова растерялась.

— Вроде, — сказала она.

— Так в чем дело? — спросил Эрик. — К тому же моя фамилия Шустер.

Она долго и тупо смотрела перед собой.

— В общем, если вы хотите называться Поповым, — предложила она, — я представлю вас детям Поповым. Ладно?..

— Нет, — сказал Шустер, — не представляйте меня детям, товарищ Геббельс.

— Что, — не поняла она. — Моя фамилия Морозова.

— Всего хорошего, мадам Риббентроп, — попрощался Эрик. И ушел!

Наверное, это было последней каплей.

И он подал.

И вот третий год сидел в дерьме.

Или в отказе.

Что, впрочем, одно и то же.

Ему отказывали в визе на его историческую родину, в Германию, под предлогом, что он знает какую‑то тайну.

Но какую — не знал никто, даже сам Шустер.

Всю жизнь он был связан с физикой, но не открыл ничего.

Возможно, это и была тайна.

В дерьме сидел он вместе с женой, сидел и думал — чем еще можно заниматься в дерьме, и на четвертый год сидки что‑то открыл.

Это было неожиданно, и Эрик боялся признаться в этом даже себе.

Узнай об этом компетентные органы — его б уже не выпустили ни за что и никогда.

А так — оставалась надежда, его вечная спутница, которая вам машет крылом из высокой синевы и вам становится легче дышать.

Если можно легко дышать в семьдесят восемь.

Да, Шустеру исполнилось именно семьдесят восемь, и жена его пошла за тортом — они справляли вдвоем. А Шустер смотрел в окно на тоскливый пейзаж и ждал ее.

В дверь позвонили. Он открыл.

На пороге стоял Боря Сокол.

Когда Сокол увидел Шустера, он понял, что об угоне самолета не может быть и речи.

Дай Бог, чтоб Шустер поднялся по трапу.

Весь вечер Сокол рассказывал Эрику о тайном обществе «Набат», о его задачах и планах.

Старый физик ничего не понимал.

— Простите, — говорил он, — какая передача власти? Кому?

— Элите, — объяснял Борис, — вам.

— Зачем мне власть? На кой…

— Не хотите — не надо. Возьмем — потом отдадим. Членские взносы небольшие… Устав вам нравится?

— Как вам сказать…

— Это и не важно, можно заменить. А девиз? «Вся власть элите!» Каково?

— Вы можете уточнить?

— Ради Бога. Историкам, критикам, философам. Короче, всем тем, кто не делает ошибки в слове «интеллигент».

— Позвольте, — вдруг спросил Шустер, — а что, физиков в вашей элите нет?

Сокол точно не знал.

— Ничего страшного, — сказал он, — нет, так будут. Девиз меняется: «Вся власть элите и физикам!» А, каково?

Шустера качало, было поздно, ему было семьдесяь восемь.

— По — моему, неплохо, — выдавил он.

— По другим пунктам возражения есть?

— Н — нет…

— Поздравляю с принятием в тайное общество «Набат» — произнес Сокол, — гоните семь восемьдесят…

Испания в это время переживала эпоху Ренессанса — не раннего, не среднего — позднего. Всегда, когда подыхает диктатор — наступает Ренессанс. И лучше поздний, чем никакой. Расцвела литература, поэзия, моды, музыка, торговля — Испания переезжала из Средневековья в двадцатое столетие, и совершать такой переезд без евреев, которых изгнали пятьсот лет назад, чтобы они не мешали погружаться во тьму — было невозможно. Как известно, евреи очень помогают при таких переездах — они хорошо тянут воз. И Испания пригласила изгнанных евреев вернуться. Вернее, их потомков.

А Леви уже был здесь, его не надо было даже и приглашать… Когда он появился в полиции и заявил, что он потомок, причем просвещенный — ему тут же предложили впрячься в повозку Ренессанса…

И он отправился по театрам с конкретным и ясным предложением — воплотить на испанской сцене образ великого средневекового поэта…

Все режиссеры горячо поддержали комика Леви, хотя «великого» знали плохо, но они всецело доверяли вкусу и таланту бывшего члена творческой группы…

— Ради Бога, — говорили режиссеры, — приступайте.

— То есть, вы разрешаете? — не понимал коллега.

— Ну, конечно.

— И я могу ставить спектакль по пьесе, которую я написал?

— Можете.

— Но вы же ее не читали.

— Мы вам всецело доверяем.

— Тогда ее нужно срочно отправитть цензору, чтобы получить разрешение, — говорил обалдевший Леви.

— Родной мой, — напоминали ему, — Франко же нет.

Потрясенный Леви бросался обнимать режиссеров.

— Приступаю к постановке, — возбужденно кричал он.

— Хоть сегодня.

— Значит, так, — сообщил он, — в главной роли — я!

— Потрясающе!

— Режиссер — Гуревич!

— Очень хорошо.

Леви не верил своим ушам.

— Где бы я мог познакомиться с остальными участниками?