— Нет денег, — объяснил Леви.
Хай Первый встал и пододвинул ногой к гостям огромный картонный ящик.
— Ради Бога, — произнес он, — передайте все это им. Пусть курят на здоровье!
— С — спасибо, — выдавил Гуревич.
— Вам здесь хватит минимум на три спектакля.
— Нам нужно на один, — признался Леви.
— А что, в следующих уже будут некурящие? — заволновался Хай.
— Что вы, — парировал Гуревич, — пусть только попробуют не курить! Они будут дымить от первой до последней сцены. И даже в антрактах! Это я вам гарантирую… Но… Но будет ли кому курить?
— Не совсем понимаю, — сознался Хай.
— Он хочет сказать, — вступил Леви, — что если бы не было меценатов — не было бы и Ренессанса. Вы согласны?
— Говорите яснее, — попросил Хай.
— Что Микельанджело без Медичи, — сказал яснее Гарик, — что Моцарт без Эстергази?
— И вы без Хая? — продолжил Хай. — Я вас понял. Держите!
И он пододвинул к ним второй ящик.
— Считайте, что я ваш Эстергази. Этого хватит?
Гарик поперхнулся сигарой.
— Понимаете, — произнес он, — безусловно, сигары необходимы для постановки спектакля. Но недостаточны… Необходимы еще…
— … Сигареты, — закончил Хай. — О чем речь? Держите двадцать блоков! И я ваш Медичи!.. Чего вы молчите? Неужели и этого не хватит на пьесу?!
— Понимаете, — Гуревич мялся, — это безусловно, облегчит постановку, но мы должны еще, к примеру, нанять труппу, снять театр…
— Что курит хозяин театра? — поинтересовался Хай.
— Понятия не имею, — сказал Гуревич.
— Абсалютно не знаю. — пожал плечами Леви.
— Узнайте и приходите!
— Ладно, — произнес Гарик. — Тогда еще…
— Не стесняйтесь, говорите!
— Декорации, — закончил он.
— Что декорации? — не понял Хай. — Декорации что, тоже курят?
У Гуревича закружилась голова. Наверно, от сигар.
— Нет, — сознался он. — Они бросили.
— Ну, вот видите. Кто еще?
— Пожалуй, все, — заключил Леви. — Занавес тоже бросил… И… И юпитеры… Нет, все… Все остальные не курят.
Видно, и у него что‑то происходило с головой.
— Вот и отлично, — Хай Первый поднялся, — можете приступать к репетициям…
— Слушаюсь! — отчеканил Гарик.
— Хотя, постойте, — король открыл сейф и достал коробку красного дерева редкой красоты. Она издавала божественный запах. Двенадцать сигар были нацелены на друзей.
— Для встречи в верхах? — на всякий случай спросил Леви.
— Как вы догадались? — Хай остолбенел.
— Мы курим с двенадцати лет, — напомнил Гарик.
— Мы выпускали дым в рукав, — грозно добавил Леви.
— Здесь вы на свободе, — напомнил Хай, — можете пускать дым, куда хотите!
— Мы и пускаем, — сказал Гуревич.
— Пожалуйста, — Хай протянул им сигары, — лидеры их попробуют только через несколько месяцев. А вы — сейчас.
Сигары благоухали. Король улыбался.
Леви и Гуревич проникновенно смотрели на своего Эстергази.
— Спасибо, — сказал Гарик, — я бросил.
— И я, — добавил Леви…
В психушке Сокол просидел двое суток.
Он орал, кричал, чтобы немедленно вызвали Борща, стучал в дверь, переломал все, что было в палате, и его перевели в буйное отделение.
Там его лупили.
Он требовал Борща.
Его лупили снова.
Наконец, Борщ явился.
— Что ж это такое, — кричал Сокол, — о сумасшедшем доме речи не было. Речь шла о тюрьме!
— Родной мой, — объяснял Борщ, по — отечески вытирая синяки Сокола, — ну как же без сумасшедшего дома? Кто ж вам поверит, что вы диссидент без сумасшедшего дома? Это необходимый этап. Успокойтесь, у вас легкая шизофрения.
— У меня?!
— Да, отягченная маниакально- депрессивным психозом средней тяжести.
— Боже мой! — Сокол хватался за голову.
— Чего вы боитесь? Все легкие формы. Я ж не говорю, что у вас паранойя. Еще два — три дня, и дела пойдут на поправку.
— Еще три?!
— Ну, может, четыре, — Борщ обратился к рядом стоящему врачу, — капитан Хренов, пожалуйста, легкий укольчик.
Хренов наполнил шприц.
— Не дам! — завопил Сокол, — не позволю!
— Ну, пожалуйста, легкий, успокаивающий!
— Нет! Нет!
— Тогда мы изменим диагноз! Вы хотите паранойю? Товарищ капитан, приступайте.
Капитан пошел на Сокола, держа шприц наперевес.
— А — аа!!! — вопил Сокол.
— Где здесь был кляп? — спокойно поинтересовался Борщ.
После неудачи с королем, так сказать, королевской неудачи, комик и гений все реже покидали чердак и молча лежали в лунном свете.
Иногда Леви предлагал Гуревичу свой рассказ о капитане Красной Армии, на что Гарик предлагал выкинуть его из чердачного окна.
— Вы думаете, что это будет хуже, чем из скорого поезда? — спрашивал он…
Однажды, возможно, это было в полнолуние, Гуревич спросил:
— Послушайте, Леви, а не махнуть ли нам в Церматт?
— Что это, простите, такое?
— Лучший горнолыжный курорт мира. Швейцария…
— У меня нет больше сил участвовать в гонке за миллионерами, — сказал Леви и растянулся на диване.
— Кто вам сказал, что мы будем гоняться за ними? Я вас приглашаю на лыжи.
— Я никогда в жизни не стоял на лыжах.
— Я тоже.
— К тому же у нас нет денег, чтобы совершить это путешествие, — добавил Леви.
— Конечно, — согласился Гуревич, — именно поэтому мы поедем. Если бы у нас были деньги, дорогой Леви, мы бы никуда не ездили. Мы бы делали из них новые… Путешествовать надо, пока денег нет…
В Церматт они приехали где‑то в полдень.
Городок напоминал травмотологическое отделение — вокруг волочили ноги, хромали, прихрамывали, ковыляли на костылях, или сидели, положив перебитые ступни и голени на баллюстрады кафе.
Здоровые были в горах.
Церматт, как вы помните, горнолыжный курорт…
— Ну, и чего мы притащились на такую высоту? — сказал Леви. — Если уж обязательно путешествовать, когда нет денег, можно было бы поехать куда‑нибудь пониже…
Они заказали кофе и уставились на хромых. Хромые — на них. Они были здоровые. И не в горах. Это казалось подозрительным. Все были в ярких курточках, в шапочках, и все ели «штрудл».
В Церматте, как известно, лучший «штрудл».
Леви и Гуревич взяли и его. Хромые несколько успокоились.
Вскоре с гор начали возвращаться здоровые. Городок заполнялся.
Человек без палок и лыж казался ненормальным. Это опять были они, молча наблюдавшие за шумным потоком.
Было много прекрасных лыж. И комбинезонов. И ботинок.
Лиц меньше…
У всех были белые зубы — у них были белые хари.
У всех черные лица — у них зубы.
И все говорили по — немецки. Даже лошади. Даже югославы, восседавшие на облучках. И даже кэбы скрипели с немецким акцентом.
Один кэб внезапно остановился возле них. Из него высовывался белозубый негр.
— Боже мой, — закричал негр по — русски, — кого я вижу! Последние гении покинули Россию! Леви и Гуревич здесь!..
Он долго, с обожанием разглядывал их, а потом обратился к Гарику.
— Скажите, сколько вам заплатили за ту постановку?
Солнце било прямо в глаза. Слепили вершины. Они ничего не понимали.
— Вы мне что‑то сказали? — спросил Гуревич.
— Садитесь в кэб! — орал негр. — Вы любите форель?
— Что? — переспросил он.
— Давайте, давайте, тут недалеко есть чудесный ресторанчик. — «У матушки Альмы». Там чудесная форель в собственном соку.
Они с трудом влезли в кэб и покатили к «матушке».
Негр оказался Симой Плаксиным, дантистом из Манца.
— Три недели в Церматте, — кричал дантист, — и вы негр… Так сколько вы получили?
— За что? — спросил Гуревич.
— Не хотите — не говорите, — заметил дантист, — но, между нами, я обожаю театр. Я ваш поклонник. Я следил за вашим творчеством еще в России… Помните этот ваш спектакль про сестер? Их было несколько. Кажется, три. Или даже четыре… Мы тогда с женой чуть не сдохли со смеха… Сколько вы за него получили?