Неизвестно, зачем он это сделал. Может, потому, что на партию больше ставить не мог, и начал ставить на армию.
— Сыграйте, Борис Николаевич, умоляю. Вы не представляете, какую мы вам сошьем форму, мы вам два ордена Ленина повесим, а?
— Подите в прорубь, — посоветовал Борис…
Жизнь продолжалась. Надо было пить, есть.
Для этого надо было доставать продукты. Борис стоять в очередях не мог.
Его узнавали. Он получал по роже. Стояла Ирина. Регулярно.
Однажды очередь была особенно огромна.
Давали то ли мясо, то ли апельсины.
В общем, это было неважно, главное — что очередь была бескрайней, как степь. В руках у Ирины были две полные сетки снеди. Палило солнце.
Мясо или там апельсины кончались. Очередь не двигалась.
— Не стойте, — горланила продавщица, — кончается…
Со всех концов понеслись инструкции.
— Больше полкило в одни руки не давать, — визжали бабки.
Продукты все — равно кончались. Очередь все равно не двигалась.
«Только подумать, — сказала Ирина сама себе, — сколько я отстояла в очереди. Наверно, лет семь».
— Осталось на двадцать человек! — сообщила продавшица.
«Только за мясом, наверно, лет семь…»
— На десять человек!!! Не стойте!
Ирина стала считать. Ей бы хватило, если б в одни руки давали по 10 грамм.
Но что из этого сваришь?
Она долго думала, что из этого можно было бы сварить, и вдруг вспомнила, что она диссидент.
— Товарищи, — взволнованно обратилась она к очереди, — сколько можно терпеть? Почему мы молчим?
Очередь задвигалась чуть быстрее.
— Почему не кричим? Почему не шумим, хотя бы как в Польше?
Скорость очереди нарастала.
— Зачем нам эта поганая власть, которая не дает даже картошки?!
Очередь двигалась удивительно быстро.
— Если все вместе, — продолжала Ирина, — мы скажем «нет», то…
Очередь начала двигаться гигантскими темпами и вдруг свершенно исчезла. Испарились все. Даже те, кому б хватило.
Ирина подошла к обезумевшей продавщице.
— Отчего не спросить, — продолжала она свою речь, — почему нет молока? Колбасы? Мяса?!
— М — мя — сса есть, — заикаясь, ответила продавщица, — вам сколько?
— Нисколько, — ответила Ирина, — что‑то пропал аппетит!..
Луна светила в их окна.
Они сидели усталые друг против друга.
Не работал телевизор. Не трещал телефон.
— Я сегодня разогнала очередь, — сообщила она, — и эти старушки остались без обеда. Мне даже как‑то не по себе.
— А со мной не здоровается уже пол — театра, — сказал он, — а другие делают вид, что не замечают. Я теперь и сам, проходя мимо, смотрю в другую сторону — помогаю не здороваться.
— Ты сегодня что‑нибудь новое ляпнул?
— Ничего особенного. Сказал, что все они в силу своего таланта подвирают. А фальшь разрушает личность. Тем более, каждодневная.
— Ну, а они?
— Смотрят на меня, как на сумасшедшего. Я им кричу, что театр должен быть свободен от идеологии, а они на меня смотрят и отвечают, что еще, вроде, есть путевки в нервный профилакторий в Крыму, причем семейные.
— Это они имеют в виду меня.
Она рассмеялась.
И вдруг погас свет.
— Что это? — сказала в темноте Ирина.
— Ума не приложу. Где у нас свечка?
В это время зазвонил телефон.
Борис нашел трубку.
— Борис Николаевич, — раздался оттуда бодрый голос Борща, — не волнуйтесь. Мы у вас отключили свет. Завтра отключим воду. А послезавра — канализацию. Это необходимо! Вы не обижаетесь?
— Не обижаюсь, — ответил он и положил трубку.
Они сидели в темноте и молчали.
— А знаешь, Боря, — сказала Ирина, — во всей этой заразе что‑то есть.
— Что? — поинтересовался он.
— Что я впервые в жизни говорю правду и ничего не боюсь, — сказала она.
Тут в дверь постучали.
Ирина встала со свечой и пошла к двери. На пороге было двое, — один бородат, с пышной копной давно немытых волос. У другого нельзя было понять, мыты они или нет — он был лыс.
— Добрый вечер, — сказал бородатый, — мы из общества «Русь святая».
— Присаживайтесь, — Борис пододвинул стулья.
— Благодарствуем, — сказал бородатый, сильно окая, — «Русь Сятая» хотела бы обменяться платформами с «Набатом».
— Ради Бога, — согласился Борис, — вас что именно интересует?
— Мы царисты, — низким голосом сообщил лысый, — вы за монархию?
— Не совсем, — признался Сокол.
— Вы не за батюшку — царя? — искренне удивился бородатый.
— Да как вам сказать, — Борис начал заикаться.
— И не за матушку — царицу? — удивление бородатого нарастало.
— Нет, нет, — отступал Сокол, — ни за матушку, ни за батюшку.
Представители «Русь святая» несколько растерялись.
— А за кого же вы? — спросил лысый, — Кому вы, простите ради Бога, передадите власть?
Борис несколько растерялся. Он думал, что его лозунг «Вся власть элите» был известен всем. Но, видимо, «Русь святая» была исключением.
— Шустер в изгнании, — начал он, — Аймла с Гурамишвили тоже. Какая власть?
— Ту, которую все мы скоро возьмем. Кому вы ее собираетесь передать? Говорите честно. Как на духу! Неужели опять жидам?!!
В его словах был ужас.
— Нет, — пообещал Борис, — власть будет передана «Каасииви Виикааки».
— Ну, слава Богу, — вздохнул бородатый и поцеловал Сокола.
Борис не спал всю ночь. Он не мог понять, откуда этому дебилу был известен великий принцип «Каасииви Виикааки»…
Отпустив коня, Леви снял студию в Паки, на примерно таком же чердаке, как гений Гуревич в Париже.
Он хотел отдохнуть несколько дней от мадам, от ее Лопахина, от коней…
Он поднялся на чердак, вытащил из кармана только что полученные ключи, и открыл дверь. Но закрыть их не удалось. Чья‑то нога прижерживала двери.
Леви обернулся.
Перед ним стоял хорошо вымытый и причесанный мерзавчик в модном от Кардена костюме и улыбался.
— Уберите, пожалуйста, ногу, — попросил Леви, — вы не Гуревич, а я — не Хай, садящийся в машину.
— Вы знаете сигарного короля? — удивился незнакомец.
— Мой близкий друг…
Мерзавчик страшно обрадовался и хотел обнять Леви, но тот успел отпрянуть, и он вошел в квартиру.
— Очень рад с вами познакомиться, — произнес незнакомец и протянул свою длинную и скользкую, как белый червь, руку с «Ролексом» на запястье.
— «Шмуц и сын», — объявил он голосом, полным оптимизма.
Леви выглянул на лестничную клетку.
— Что вы там ищете? — спросил мерзавчик.
— Насколько я понимаю, сейчас должен появиться ваш папа?
Тот рассмеялся.
— Я — представитель компании. Пожары, воровство, изнасилования.
И, увидев замешательство на лице Леви, уверенно добавил: «Страховка»! Затем он раскрыл свой крокодиловой кожи чемоданчик и начал доставать какие‑то бесконечные бумаги, ручки, счетные машинки.
Потом он внимательно оглядел Леви, попросив его подняться, повернуться. Тяжело вздохнул.
— М — да, — раздумчиво произнес мерзавчик, — часто гуляете по вечерам?
— Не очень, — признался Леви, — а в чем, собственно, дело?
— Советую из дома не выходить, — таинственно произнес тот, — естественно, пока не застрахуетесь.
— От чего? — не понял Леви.
— От изнасилования, — объяснил «Шмуц» и защелкал на своем маленьком компьютере. — Вы возьмете полис 467, уплатите всего навсего 55 франков и…
— Изнасилование? — переспросил Леви. — Вы думаете, у меня есть такая возможность? Я, вроде бы, мужчина, и к тому же достаточно стар…
«Шмуц» загадочно улыбался.
— Вы себя недооцениваете, — произнес он. — Могу вас заверить — шансов много. Насилуют калек, старух — почему бы и не вас? Вы не хуже других… А так… — он вновь защелкал компьютером, — вы платите, как я сказал, 55 франков в месяц, затем выходите прогуляться по Паки — район заметьте, неспокойный, — вас насилуют, вы застрахованы, оп — и двести пятьдесят тысяч в кармане! А? Подписываем?