— А ведь еще должен быть сообщник. Кто он? — спросил Штольман.
Коробейников моргнул и задумался.
— Не знаю. Трудно с ходу сказать. Зара была в труппе новенькая, держалась особняком. А может он пришлый? Не из циркачей?
Штольману не нравилось такое количество различных «может», допущений и домыслов. Профессия их не позволяла поддаваться заблуждениям, от которых зависели жизни людей. В его характере было сильно требование ясности и однозначности фактов, а все эти раздражающие неопределенности были лишь очередным доказательством того, что он недостаточно поработал, мало собрал информации или по какой-то причине не видел очевидных связей.
Коротко постучав, на пороге кабинета возник Ульяшин со стопкой телеграмм. По его словам, еще не все полицейские управления ответили, но уже полученные сведения он разложил в хронологическом порядке по пути следования циркачей. Поблагодарив подчиненного, Яков Платонович принялся с жадностью прочитывать карточки одну за другой, и чем больше он читал, тем сильнее растягивались его губы в довольной улыбке. Ну, вот, наконец-то что-то проясняется.
— Как своевременны эти телеграммы. Во-первых, Антон Андреич, Зара скорее всего не причастна к ограблению цыган, потому что подобные инциденты случались до того, как она вступила в труппу.
— Хм… А во-вторых?
— А, во-вторых, подумайте, какая пара может быть нашими грабителями и по совместительству убийцами. Мужчина и женщина. Не имеют алиби на время убийства Настасьи, — Штольман приподнял кулак и стал отгибать по одному пальцу за раз. — Однако имеют лишние почти новые кожаные башмачки, приблизительно того же размера, что и обувь Марго.
— Сдается мне, вы намекаете на фокусника Терентьева и гимнастку Нимфу.
— Именно так. А ведь мне еще не давала покоя странная оговорка Никиты-наездника. На одном из допросов он назвал Нимфу эквилибристкой.
— И что?
— А то, что, судя по показаниям пострадавших, преступники проникали в их дома через крышу. Готов поспорить, она перестала ходить по веревке и решила переделаться в гимнастки как раз в то время, как они начали промышлять на стороне. Сменила сценический образ для отвода глаз.
— А что же с клоком волос от накладной бороды? – резонно вспомнил Коробейников.
— А вот борода у меня пока никуда не клеится. У Терентьева своя есть. — Штольман пожал плечами и добавил: — Так что, Антон Андреич, берите городовых и поезжайте в цирк. Привезите мне этих двоих для допроса, а заодно тщательнейшим образом обыщите их фургон.
***
Оставшись один в кабинете, Штольман еще раз внимательно изучил все имеющиеся улики, перечитал показания. У них появились нити, ведущие к определенным подозреваемым, но этих нитей были еще слишком мало, недостаточно, чтобы связать их крепко накрепко и с ограблениями, и с убийствами. Они не должны сорваться. Мужчина по опыту знал, что идеальных преступлений не бывает – все допускают ошибки. Его задача как раз заключается в том, чтобы эти ошибки отыскать.
От работы его отвлек стук в дверь. Затем послышались возня, толкотня, возмущенное «Что вы себе позволяете?» до боли знакомым голосом, и перед взором следователя предстали Евграшин и крепко удерживаемая им за локоть госпожа Миронова. Штольман тут же поднялся и вышел из-за стола. Он приблизился к визитерам. Перепуганный и растерянный вид барышни приводил его в смятение, и он перевел взгляд на городового, без слов требуя пояснений. Тот отрапортовал, что снял госпожу Миронову с пролетки с чемоданом, хотела уехать. Вот и задержал, как было велено. Следователь кивнул подчиненному в знак благодарности и отпустил. Затем указал даме на стул подле своего стола.
— Присаживайтесь, госпожа Керимова. Пора поговорить начистоту.
— Ну, надо же!
Все в ней моментально переменилось, будто она разом сбросила с себя маску: совершенно нескромно рассмеявшись, она вольготно устроилась на стуле, опершись локтем на спинку и закинув ногу на ногу. Весь вид ее изобразил собой вызывающую раскрепощенность, глаза горели непокорным блеском.
— Главный скептик Затонска, и посмотрите-ка на него, — она вздохнула и покачала головой. — Что только с мужчинами делает любовь.
Штольман отвел взгляд. Было непривычно и неприятно смотреть на знакомые близкие ему черты лица и видеть за ними абсолютно чужое, даже чуждое наполнение. Прав был Петр Иванович, лучше смотреть не глазами.
— Чертова Мария Тимофеевна, — продолжала Зара, по-прежнему забавляясь. — Я только когда до дома дошла, поняла, что погорела. Разумовский как раз прощался с моими новоиспеченными родственничками, и тут я услышала – Тимофеевна, а не Тихоновна. А вы хитрый жук, Яков Платоныч.
— Это был не единственный ваш промах.
— Да, уж догадываюсь. Припомнила наш с вами разговор и поняла – вы же меня проверяли. Видимо, экзамен я не выдержала. Мне даже любопытно, что же такого невероятного Анечка вытворяла с братцем этой, как ее, Жени Гриневой?
— Григорьевой, — машинально поправил Яков Платонович. — И дело здесь вовсе не в спиритизме. Просто Анна Викторовна очень трепетно относится к тем, кто обращается к ней за помощью. Она бы ни за что не перепутала фамилию. И уж точно не забыла бы, что убийцей был не брат, а отец Григорьевой.
— Как вы ее хорошо знаете, да как бойко защищаете. Преданный рыцарь. А знаете, что я успела понять за то недолгое время, что была ею?
Штольман посмотрел на нее с подозрением, но ничего не ответил. Тогда она продолжила:
— Когда я поцеловала вас, вы удивились. Анечка не балует вас. Но вам ведь хотелось. Очень хотелось. Я в этом толк знаю.
Мужчина отвернулся. Теперь, вспоминая сегодняшнее утро, он больше не испытывал радости и будоражащего кровь восторга, он чувствовал стыд за себя, вину перед Анной и недовольство этой женщиной, сидящей сейчас перед ним. Она выставила его дураком, сыграла на его чувствах к Анне, но корил он больше себя, чем ее. Он вернулся к своему стулу за столом и сел. Затем достал из внутреннего кармана сюртука фотокарточку, положил ее на стол и придвинул к Заре.
— Это ваша мать?
— Да, — взгляд девушки потеплел. Она осторожно взяла фотографию в руки и с нежностью провела пальцами по лицу запечатленной женщины. — Теперь понимаю, откуда интерес к моему кулону.
Перед Штольманом вдруг возник новый, уже третий, образ Зары, будто она сбросила очередной защитный слой. Следователь почувствовал, что наконец-то видит настоящую госпожу Керимову. Девушка перестала играть, не пыталась манипулировать, а, с грустью глядя на карточку матери, заговорила спокойно и, как показалось ему, искренне. Раньше она жила с матерью в таборе у того самого барона Косанского, что нынче прибыл в Затонск. Он ей никогда не нравился, не нравились его устои и порядки, но она смиренно терпела ради матери. Однако после ее смерти Заре стало совсем невмоготу оставаться там, она хотела уйти, но Косанский потребовал отступные. Денег у девушки было немного, и он забрал кулон ее матери. Тогда она решилась выкрасть его и сбежать. В то время в городе как раз останавливался цирк, к ним она и подалась. Но больше ничего она не крала.
— Я взяла только кулон. Чужого мне не надо. Я не врала, когда сказала, что это семейная реликвия. Он уже много поколений передается в нашей семье от матери к дочери.
— Стало быть, всему виной нелепая случайность: вам не посчастливилось сбежать из табора именно в ту ночь, когда грабители решили обчистить вашего барона. Разумеется, Косанский подумал на вас. Но с чего он решил, что у вас был сообщник?