— Яков Платоныч, это что же, извращенец какой? – спросил он почти шепотом, кивком головы указывая на тело. – Али опять актер, в женской роли?
— Актриса, Антон Андреич, — ответил Штольман, поднимаясь на ноги. – Это дама.
— Дама? – удивился тот. – А что же… это… — запинаясь, он неопределенно махнул рукой возле подбородка, — накладная что ли? Для чего?
— Нет, настоящая, — заверил сыщик, невольно забавляясь смущением помощника.
— Как так? – У Коробейникова чуть глаза на лоб не полезли. – Дама с бородой? Такое разве бывает?
— Как видите. Вы мне лучше скажите, помимо бороды вы что-то заметили?
— Да, собственно, ничего, — стушевался Антоша. – Ран никаких на теле не заметно. С ходу и не скажешь, от чего умер… ла… жертва. Кхм, думаю, доктор Милц все прояснит.
— Так-то оно верно – последнее слово за доктором, однако посиневшие губы и кровоизлияние в глазах могут быть признаками удушения.
— Но ведь на шее нет никаких отметин, — похвастался наблюдательностью Коробейников – область рядом с бородой он успел хорошо рассмотреть.
— В этом-то и загвоздка, — согласился сыщик. – И еще одна любопытная деталь: пальцы жертвы содраны в кровь, ногти поломаны, но здесь, — он развел руками, указывая на ближайшие окрестности, — я не вижу ничего, что могло бы привести к подобным травмам.
— Хотите сказать, ее не здесь убили? – догадался помощник.
— Вполне вероятно. Вот что, Антон Андреич, опросите местных: кто что видел, слышал. А я до цирка дойду, там поспрашиваю.
— Думаете, она – одна из них?
— Иначе бы ее тут запомнили – уж больно внешность приметная, — улыбнулся Яков Платонович и подозвал к себе околоточного: — Ульяшин, отправьте тело в мертвецкую.
========== Часть 2 ==========
Завтрак в семье Мироновых протекал как обычно в теплой уютной атмосфере. Во главе стола сидел Виктор Иванович и, намазывая булку маслом, рассказывал какой-то курьезный случай, произошедший с ним накануне на службе. Супруга и дочь по обыкновению устроились по левую руку. Анна улыбалась, слушая папеньку, что-то уточняя по ходу его рассказа – в отличии от других барышень ее возраста у нее были отнюдь не девичьи интересы. К великому огорчению Марии Тимофеевны, Аннушку не прельщали ни примерки новых платьев у портнихи, ни сами наряды, ни светские приемы, где можно вдоволь пофлиртовать с молодыми людьми, достойными ее по статусу и положению. Вместо этого дочь будто завороженная не знала другой дороги, кроме той, что ведет в полицейское управление. Дай ей волю, она бы просиживала там дни на пролет в компании этого повесы Штольмана. Совсем он ей голову заморочил. Мария Тимофеевна и от соседей уже слышала нелицеприятные слухи. Не ровен час, как этот распутник вконец испортит репутацию ее доченьки. А всё деверь виноват, заявился тут со своим спиритизмом. Мария Тимофеевна метнула гневный взгляд на пустующее место по правую руку от мужа.
— Прасковья, — позвала она служанку, не обращая внимания на прерванный ею разговор, — а Петр Иванович уже спускался?
— Мама, — поспешила вклиниться Анна, не давая горничной возможности ответить, — дядя уже позавтракал. Пока вы спали. И прилег отдохнуть.
— Хм, — госпожа Миронова была раздосадована, но как полагает даме ее положения старалась сохранить лицо. – Поди опять всю ночь неизвестно где шатался.
— Ну, почему же, известно – в цирке, — улыбаясь, возвестила дочь, глаза при этом заблестели с неким воодушевлением. У маменьки рука с ложкой так и застыла в воздухе, не донеся кашу до рта. Анна с плохо скрываемой надеждой перевела взгляд на отца. – Оказывается, к нам в Затонск приехал бродячий цирк. Вот бы сходить на их представление…
— Еще чего не хватало, — опомнилась Мария Тимофеевна, опуская ложку обратно в тарелку – аппетит у нее, кажется, напрочь пропал. – Анна, скажи на милость, ну, чего ты не видела в этом… балагане? Витя, — обратилась она за поддержкой к супругу, — ты же не собираешься потакать этим неразумным капризам?
— Машенька, в самом деле, что здесь такого? – Как глава семейства Виктор Иванович старался сохранять нейтралитет, не желая обижать ни одну из своих дам. – По-моему, вполне достойное развлечение.
— Ну, уж нет, — сердито воскликнула его супруга, теряя и так несвойственное ей терпение, — с меня и спиритизма достаточно. И вообще, сегодня вечером прием у князя. Надеюсь, вы не забыли?
— Забудешь тут, — вздохнула Анна.
— Там будут самые достойные люди нашего города, — мечтательно улыбнулась Мария Тимофеевна, сама мысль о ее причастности к некоей элите бальзамом разливалась по раздраженным нервам ее ранимой души. – Я слышала, Разумовский пригласил еще каких-то друзей из Петербурга. – Там, где маменька видела достоинства, Анна подмечала лишь недостатки. Там, где по мнению одной были сосредоточены веселье, ценные знакомства и благородство, другая наблюдала лишь скуку, высокомерие и позерство.
***
На стоянке циркачей было тихо и безлюдно. Фургоны располагались полукругом позади шатра, образуя уединенный дворик, окутанный утренним туманом. По всему периметру из земли торчали треноги, таганы и вертела с котелками и едва дымящимися под ними углями. Трава была напрочь стоптана. То там, то тут стояли какие-то бочки, ящики и прочее барахло. Участок выглядел довольно обжитым и органичным, так и не скажешь, что они приехали только вчера.
Заприметив щуплого парнишку, бредущего вдоль фургонов, Штольман подозвал его к себе и, представившись, спросил:
— Где все?
— Спят, — ответил тот, разведя руками.
— А кто у вас тут главный?
— Кузьмич. Ну, то есть Прохор Кузьмич.
— Где найти его? – Поинтересовался Штольман с прищуром глядя на собеседника, подозревая, что парнишка не совсем трезв. Тот махнул рукой в сторону одного из фургонов. Сыщик уж было пошел в указанном направление, как вдруг развернулся. – А сам кто такой?
— Никита я.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Иди, проспись, Никита, — тяжело вздохнул Штольман и направился к фургону Кузьмича.
Прохор Кузьмич был директором всего этого «творческого объединения» и по совместительству конферансье, как чуть позже выяснил сыщик. Ибо при первом взгляде на него, казалось, будто он только что выполз из самого захудалого трактира. Он был невысокого роста мужичонка, не толстый, но с солидным пузом, с опухшим, видимо от беспрерывного пьянства, лицом, взлохмаченными после сна черными с сильной проседью волосами и совсем седой запущенной щетиной на подбородке. И все же открытый доверчивый взгляд выдавал в нем добродушного и в какой-то степени даже наивного человека.
Когда после третьего стука набалдашником трости о дверь вагончика его заспанное лицо возникло в проеме двери, вид у него был растерянный. Штольман представился и задал ряд простых вопросов, вроде – когда приехали, чем занимаются, давая Прохору Кузьмичу время прийти в себя и собраться с мыслями, прежде чем обрушивать на него неприятное известие.
— Скажите, Прохор Кузьмич, была ли в вашей труппе бородатая женщина? – перешел Штольман к сути дела. Его собеседник, видимо борясь с утренним похмельем, тяжело опустился на лавку у стены фургона, сам сыщик остался стоять напротив, опираясь на трость.
— Что значит «была»? – нахмурился конферансье. – Настасьюшка. Она у нас на бокалах играет.
— Убили ее, — с сожалением сообщил Яков Платонович, опустив взгляд. Прохор Кузьмич напугано подскочил, будто ужаленный, но видимо ноги совсем его не держали, потому что он тут же плюхнулся обратно на скамейку.