С нескрываемой подозрительностью глянула Сонька Олегу в глаза. Прошептала с придыханием:
— На зорьке? И зачем это?
— Дело одно есть, — уклончиво ответил Олег.
Неожиданно совсем близко — Соньке послышалось — по ту сторону рябины, кто-то неуклюже завозился, всхрапывая.
— Ой, кто это? — всполошилась Сонька, теснее прижимаясь к Олегу.
— Уймись, дуреха, — успокоил Олег. — Витютень то… под застрехой они у нас на сеновале живут.
И тут они оба явственно расслышали глухие, дикие стоны.
— Эх, и шальной! Ночь глухая, а он разворковался. — Олег поцеловал Соньку в полыхающую щеку. Под этой густолистой рябиной было даже уютно, точно в большом шатре. — Перестань дрожать, не маленькая, чай!
Внезапно Сонька плюхнулась на тяжелую от росы траву, увлекая за собой и Олега…
Так же неслышно, озираясь вокруг, перелезал Олег через плетень, так же пригибаясь к земле, бежал он к лесенке на сеновал.
А устало развалившись на войлочной кошме, долго глядел вверх.
В щелку между старыми разошедшимися досками крыши на сеновал заглядывала любопытная звездочка: может, та, которую он видел, когда сидел на порожке в дверном проеме? Или другая? Янтарно-прозрачная, зрелая, она озорно, дерзко подмигивала, куда-то звала.
Тихо вокруг. Предутренняя дремотная стынь властно усыпила землю. Лишь изредка ее нарушала своим коротким мыканьем соседская телочка. И снова ни звука.
Некоторое время Олег еще думал о неожиданном вечернем приходе бригадира Волобуева, о завтрашней пахоте: на машине Юркова он уж маху не даст! Пусть все узнают — не пропащий Плугарев человек! Думал Олег и о матери, такой еще молодой и такой несчастной. Повздыхал, вспоминая свои сборы на несостоявшееся свидание с Лариской.
«Пора, бесшабашная головушка, кончать баловство это! До путного не доведет тебя ворованная любовь».
Олегу вспомнилось, как он уже не раз пытался развязаться с бедовой, навязчивой Сонькой, но из всего этого так ничего и не вышло…
Стали липнуть веки, все труднее и труднее приходилось их раздирать. И вместо одной любопытной звезды в щелку над головой уже заглядывали сразу три.
Он не знал — наяву ли, иль во сне вдруг защелкал отчетливо соловей. А вслед за этим звонким щелканьем над сараем пронесся страшный вопль: «У-у… ух, ты-ы!» Но леденящего душу вопля возвращавшегося с разбойничьего промысла старого филина Олег совсем уже не слышал.
IV
Новое утро пришло без солнышка — не в меру задумчивое, не в меру грустное. Не славили это утро птицы, как будто они все вымерли. Даже ветер, перепутав на лугу не скошенную еще траву — где поваляв ее волнами, где скрутив в жгуты, а где просто взъерошив, притих перед рассветом, заснул. И уж не шелохнется ни одна травинка, ни одна кашка не качнет своей пахучей головкой, ни один колоколец поднебесной голубизны не вздрогнет и не рассыплет по земле звонкую трель. Рыба — и та не играла, не ухалась в окутанной туманом Светлужке.
«Дождь, что ли, собирается? — подумал Олег, вытирая паклей вымазанные в солидоле пальцы. — Лучше пусть повременит, не портит мне настроение».
И он поглядел на небо — низкое, отволглое какое-то, из конца в конец словно бы обрызганное парным молоком.
В это время и подошел к Олегу Волобуев. Не здороваясь, не подавая руки, пробубнил, прикрывая рукой рот, из которого несло сивушным перегаром:
— Прицепляй плуг и в село тарахти. К усадьбе деда Лукшина. Знаешь Лукшина?.. Обтяпаем одно дельце старому и подадимся прямиком к Красному яру.
Деда Лукшина в Актушах знал и стар и млад. Тридцать лет трудился человек в колхозе. И даже сейчас, несмотря на свои шестьдесят, все еще не выпускал из рук топора.
— А чего у Петра Ильича стряслось? — спросил Олег, собираясь заводить трактор.
— Притарахтишь, узнаешь, — отмахнулся Волобуев, закуривая. Бригадир отводил в сторону свои заплывшие моргающие глазки, когда Олег смотрел ему в продырявленное рябинами лицо. — Мне вона Зорьку запрягают, я отчаливаю. Мы с предом вскорости тоже к Лукшину пожалуем. Так что поторапливайся!
И он затопал к стоявшей в стороне, на пригорке, конюшне. Эту конюшню, сказывали, построил в первые годы коллективизации Лукшин.
«Нашу избу тоже ставил Петр Ильич», — почему-то пришло в голову Олегу.
V
В селе горланили петухи. Они вначале будто стеснялись нарушить сонную тишь призадумавшегося утра, а потом не вытерпели и, перебивая друг друга, разорались вовсю.