Улыбаясь про себя этой маленькой ее хитрости (кто-кто, а уж Олег-то знал, что значит для ферм заготовка кормов на зиму!), он сказал уклончиво:
— Разве все успеешь… но сметали порядочно. Одна наша бригадка с кузнецом во главе такой стожище завернула!
Мать вздохнула.
Желая во что бы то ни стало сменить тему разговора, Олег полюбопытствовал:
— А в Актушах, мам, как? Накуролесила гроза?
Мать с неохотой протянула, супя черные брови:
— Говорят, с церкви крышу новую сорвало. А на Калмыцкой ошалелый петух в колодец залетел.
Помолчав, уже с улыбкой прибавила:
— И еще новость: у Кашаловых… не у тех Кашаловых, кои на Выселках, а у тех, которые на выгоне… Пропала у этих Кашаловых в грозу бабка их столетняя Ольгея. Искали, искали, а она вдруг сама не своя из погреба выныривает. «Бабаня, спрашивает внучка, откуда ты взялась?» А та сердито: «Война-то кончилась?» У внучки и глаза на лоб: «Какая война?» — «Антихристова, — отвечает бабка, — которую атомонной прозывают».
— Дошла бабка! — усмехнулся и Олег.
Обошли молчанием мать с сыном лишь утреннюю историю с приусадебным участком старика Лукшина. Но Олег уже догадался: мать на его стороне. Эта молчаливая поддержка матери — всегда и во всем правдивой и справедливой — сейчас так нужна была сыну! И он, подобрев душой, едва не выболтал ей о новой стычке с Волобуевым, происшедшей уже после грозы, когда за промокшими колхозниками в луга прикатил грузовик.
Почесывая ухо о мосластое плечо, Олег второпях заговорил совсем о другом:
— Да с Ленькой Шитковым… и рассказывать даже охоты нет. Он, Ленька, вместе с Волобуевым зачем-то прикатил на полуторке. Ну прямо франт франтом… не в луга будто прикатил, а в клуб на бал по случаю Нового года! И брючки отутюжены, и белая сорочка с галстучком, и кожан на «молнии».
Мать вопросительно поглядела на сына.
Олег глотнул из чашки горячего чаю, обжегся и закашлялся.
Минутой позже, все еще не поднимая от стола глаз, сощуренных до щелочек, он с трудом закончил:
— Машина летела с ветерком, ну, и продрогли все. А женскому персоналу и подавно досталось. Я и скажи Леньке — он тоже в кузове вместе со всеми трясся: «Пожертвуй на время свою куртку девчонкам», а он…
— Ну, а он? — поторопила мать Олега, тянувшего до странности скучным голосом.
— А он взял да отвернулся. Не расслышал, поди-ка ты! Пожалел, жадина, кожан свой столичный!
Пододвинув ближе к сыну вазочку с загустевшим прошлогодним медом, до сих пор все еще пахнущим липовым цветом, мать поправила волосы, тяжелым узлом связанные на затылке. Вздохнула. А потом с легким смешком проговорила:
— Э-э, горюшко ты мое! Даже скрытничать не научился. Вся душа нараспашку!
Чувствуя, как у него не только лицо, но и уши заполыхали, Олег удрученно и потерянно мыкнул:
— Ну, ты вечно мне не веришь…
— Молчи уж! — махнула рукой мать. — Пока ты с девками топтался на площади, мне люди все обсказали.
— И что же они тебе обсказали?
— Сам знаешь! Так, говорят, Волобуев на тебя рявкнул, что с Шуркой Шаховой чуть родимчик не приключился. Пообещал, сказывают, если ты еще на покосе появишься, с милицией турнуть!
У Олега заиграли на побуревших скулах крупные желваки. Прерывисто дыша, он спросил, еле шевеля губами:
— А сказывали тебе, как обломал Волобуева дядя Кирилл? Сказывали?
— Сказывали! — кивнула мать. — Спасибо Кириллу Силаичу. Отхлестал он этого мизгиря по первое число. «Чего ты к парню привязался? Чай не на барщине он, и ты не помещик!» Так или не так сказанул кузнец?
— Так-то так, да я другое вижу: не будет мне, мам, тут жизни… пока Волобуев крутит-вертит в Актушах. А в огородную бригаду я больше ни ногой. Другой же работы он не даст… Хоть уезжай до времени куда глаза глядят. А куда сунешься без паспорта?
— Уж и управы нельзя найти? На этого самодура? — спросила в сердцах мать, скрестив на груди руки. — Узнать бы надо, когда Пшеничкин из больницы вертается. Семен Семеныч, он всегда за правое дело… Сколько раз доставалось от партийного секретаря разным ухарям! Семен Семеныч и сейчас бы…
— За Петра Ильича Лукшина, может, и тряхнут малость. И землю старику заставят вернуть. А со мной… со мной у них вроде бы все в ажуре. Не зацепишься. — Помолчав, Олег добавил: — Пшеничкин, это ты верно… душа у него родниковой чистоты! Вот только прихварывать чего-то частенько стал.
Долго оба молчали. Совсем было заглохший самовар вдруг снова затянул свою песенку — жалобно, пискливо.
— Раздумаешься порой, и голова пойдет кругом, — заговорила удрученно мать. — Когда-то, в давние времена, читала раз в книжке, народники были — даже девицы благородные среди них встречались, — ехали в деревенскую глушь детишек голодраных мужиков грамоте учить!.. А крестьянские наши дети отправляются в город, получают там высшее образование, и многие, вместо того чтобы возвращаться в родные места, стараются, бесстыжие, зацепку найти… увильнуть от деревни. У преда нашего, слышь, дочка на ветеринарного врача выучилась, посылали куда-то на Север, а папаша откупил ее. И сейчас девица эта — не срамота ли? — в Самарске в овощном магазине нашей же картошечкой и моркошечкой торгует!.. Вон Зося Сипатова, моя помощница, третью неделю ждет не дождется ветфельдшера боровка выложить. Хоть за академиком в Москву посылай! И смех, и грех!