Марии Степановне Баныкиной
Глава первая
Злой, неуемный северняк всю ночь остервенело громыхал тяжелой калиткой. Заезжий дом стоял чуть в стороне от села на высоком обрывистом мысу, окнами на Волгу, и уж здесь, на просторе, разгулявшемуся буяну было раздолье.
Спала Дашура неспокойно, часто вздрагивая и открывая глаза. Приподняв с подушки растрепанную голову, она настороженно прислушивалась.
Стонали старые ветлы на берегу — безжалостный ветер гнул, пригибал к земле ветви: так палачи заламывают людям руки. А над Волгой, стоял заунывно-протяжный гул. Три дня назад, поздним вечером, она, матушка, наконец-то тронулась. И с тех пор ярятся льдины, то играя в чехарду, то обгоняя друг друга. Ревут на суводях быстрые струи, сшибая лбами многопудовые ледяные глыбищи.
Случалось, едва лишь забывшись, Дашура вскоре вскакивала, разбуженная оглушительным грохотом.
— Боже мой, чка, видать, ухнулась, — шептала жалостливая Дашура, приходя в себя. На какой-то миг она переносилась на берег Волги: вот огромная чка с дьявольской нахрапостью наползает на отвесный глинистый мыс. Тяжелую глыбу подпирают, теснят другие льдины, и вот она, вскинувшись на дыбы, будто белуга, вдруг со всего маху обрушивается в реку, оглашая окрестность артиллерийским залпом.
Принимался возиться Толик, почмокивая губами. Заботливо прикрыв голые руки сына одеялом, Дашура, вздыхая, укладывалась и сама.
«Лишь бы крышу с веранды не снесло. По осени приколачивала железо гвоздями, да какой из меня кровельщик!» — думала она, сладко зевая. Едва же роняла на подушку голову, как с бешеной стремительностью летела в бездонный черный омут, опережая ледяные глыбы, тоже низвергавшиеся в беспросветную бездну.
В полночь Дашуру поднял на ноги истерический вопль:
— Дашенька! Дашу-ура!.. Да проснись ты…
По тонкой дощатой двери замолотили кулаками. И снова надрывный крик:
— Даш-ша! Ой, мне стра-а-а… ой!
Не сразу нашарила Дашура на спинке железной кровати байковый халатик, не сразу нашла в простенке выключатель. И лишь когда у потолка затеплилась лампочка, дрожа малиновыми волосками, Дашура отодвинула ржавую задвижку.
Дверь настежь распахнулась, и в комнату влетела Астра — единственная гостья заезжего дома.
На высокой девице болталась балахоном, чуть не спадая с худущих плеч, слишком просторная кроваво-алая шуба, а на голых крупных ногах с шишковатыми лодыжками красовались остроносые туфли на шпильках.
— Ты куда в глухую эдакую-то пору снарядилась? — спросила Дашура довольно-таки спокойно, стыдливо запахивая на груди свой латаный-перелатанный халатик. За пять лет работы в Осетровском доме для заезжих она повидала много разных постояльцев и теперь ничему не удивлялась. — А я только что расспалась. И такой жутко загадочный сон вижу…
— Дай мне веревку, — все так же возбужденно, отрывисто и хрипло, выкрикнула Астра, не слушая хозяйку.
— Какую… веревку? — Дашура попятилась к постели. В злые, сумасшедшие глаза девицы, еще утром казавшиеся такими невинными, нельзя было без содрогания смотреть.
— Или бельевой шнур, — продолжала та. — Я повешусь. В комнате крючок на потолке…
— Хватит комедиянить! — уже сердясь, оборвала Дашура постоялицу. — Тут не кино. Посидите у подтопка… погрейтесь.
Сцепив на затылке руки, Астра застонала.
— Он же, подлец, бросил меня! Завез в какую-то дыру и бросил! Я даже домой уехать не могу… за душой гривенника нет!
Дашура приставила к горячему еще подтопку табурет.
— Подсаживайтесь. Тепло, оно, знаешь… и душу отогревает. А нынче эвон какая ералашная ночь. Весь живой дух к утру выдует из нашего дворца.
Как ни злился, как ни хорохорился всю ночь нахальный северяк, но под утро стал выдыхаться, и его перехитрила набравшая силы весна, заслав с моря солоновато-прелый ветришко. Он и поборол, сшиб с ног строптивого северного гостя, он-то на рассвете и разодрал в мелкие клочья продымленные тучи, не сулившие людям ничего доброго. И на тебе — тут и там — стала проглядывать ласковая просинь. А когда из-за противоположного песчаного берега с ржаво-вишневыми щетинистыми зарослями вербовника по гребню выкатилось безбоязненно неистово огненное солнце, в оврагах и ярах закурился паром хрусткий ледок, сковавший ночью ручьи. Сверкающими слезинами облилась и прошлогодняя трава, жавшаяся вдоль реденького плетня, огораживающего двор заезжего дома. Из скворечника над сараем выпорхнул молодой скворушка. Устроившись на голой рогульчатой ветке, он резво заморгал жуковыми крылышками, прочищая горло переливчатым свистом.