Пропуская мимо себя Дашуру, Бронислав Вадимыч оглядел ее с головы до ног.
— А ты, Дашура… как бы точнее высказаться… еще располагательнее стала!
— И вам не совестно? — Дашура прибавила шаг. — Слышать не могу, когда говорят… разные глупости.
— А я от души! — Бронислав Вадимыч скользнул воровато взглядом по ее оголенным до локтей рукам, необыкновенной белизны рукам, плотно обтянутой тонким ситчиком спине, девичьей талии, бедрам. — Промежду прочим, от горячего чайку не откажусь.
И он прошел к столу, поглаживая ладонью розовую — во всю голову — лысину.
«Считала — никогда и носа теперь сюда не покажет, а он — нате вам — заявился груздем! — думала Дашура, отчаянно тяпая тупым тяжелым косарем по сухому сосновому полешку. — В Осетровке и по сей час страха того не забыли… Всей той жуткой истории, которая осенью в саду у Киршиных произошла».
В самоварной трубе уже гудело азартно пламя, а Дашура все еще сидела на корточках перед печью и щепала, щепала лучину — звонкую, смолкую.
«Неужель опять будет свататься? — спрашивала она себя. — Я же зимой ему отрубила: нет, нет и нет! За детишками поухаживала, когда беда стряслась, цельных два месяца нянчилась с несмышленышами, а в жены… в жены пусть поищет себе другую».
На душе было смутно. От мучительной тоски и безысходной тревоги на глаза то и дело навертывались слезы.
Возвращение счастливого Толика с оттопыренными карманами пиджака, из которых выглядывали новые, слепящей желтизны, кубики, обрадовало Дашуру.
Огромные глаза мальчика от возбуждения округлились, а чернота их стала как бы ярче и гуще.
— Мам! — еще от порога закричал он, запыхавшийся, разгоряченный, со съехавшей на правое ухо шапкой. — Глянь-ка скорей, какие дед кубари мне наделал!
— Ну, покажи, покажи, сверчок мой запечный, — с преувеличенным интересом громко сказала Дашура, и лицо ее, только что сосредоточенно замкнутое, с насупленными бровями, смешно так насупленными, внезапно все распустилось в улыбке.
Пыхтя и тужась, Толик долго вытаскивал из карманов свои кубики… Дашура сняла с него шапку, размотала с шеи слипшийся шарф. И опять залюбовалась сыном, глядя на его отрочески чистый большой лоб с россыпью прозрачного бисера и дыбившийся на макушке вихор.
Пока Дашура, похваливая дедовы кубики, раздевала, умывала и причесывала сына, поспел и самовар.
— Уж извините, долго что-то он у меня кумекал, — с веселой непринужденностью сказала Дашура, внося в «гостиную» тяжелый самовар. Казалось, она не шла по окрашенным — поразительной ширины — половицам, а легко, едва касаясь их, скользила.
Бронислав Вадимыч, уже развернувший на столе помятый лист плотной серой бумаги с тонко нарезанными кругляшами розовато-синей докторской колбасы и такими же просвечивающимися ломтиками свиного сала, осуждающе проговорил:
— И как тебе не совестно, Дашура? Ну, позвала бы: женское ли дело — ведерные самовары таскать?
— Ну, еще… я привычная! — Дашура поставила на конфорку чайник с заваркой и, больше для порядка, провела по чистому столу мягкой белой утиркой. — Кушайте на здоровье. Вот и чашка, вот и солька… а хлеб у вас есть?
— Есть, есть, не беспокойся. Я булок свежих прихватил. — Бронислав Вадимыч вскинул на Дашуру глаза. — Присаживайся за компанию.
На шаг отступя от стола, Дашура слегка поклонилась.
— Спасибочко. Мы совсем в недавнем времени чаевничали.
Из-за косяка двери в «гостиную» заглянул любопытный Толик.
— А-а, Анатолий свет Батькович! — с радостным облегчением воскликнул Бронислав Вадимыч и приподнял крышку лежавшего у него на коленях чемодана. — Купил, понимаешь ли, тебе гостинец в Астрахани, да вот беда — забыл дома. Память! Пошаливать она у меня чтой-то стала. Ну, да подходи… подходи! Колбаской угощу. Хочешь колбаски?
Не трогаясь с места, Толик помотал из стороны в сторону смоляной головой.
— Ты что… не узнаешь меня? — удивился гость.
— Уж-на-аю, — пропел хрипловато Толик, все так же крепко держась за косяк двери.
Подняв высоко ломтик колбасы, Бронислав Вадимыч совсем уже торжественно объявил:
— Получай!
Толик снова помотал головой.
— Мне мама не велела брать.
— Сынарь, ну что ты плетешь? — прикрикнула, смущаясь, Дашура. — Я тебе о чем говорила? Чтобы ты не надоедал гостям, а ты?
— Да-а, ты чичас…
— Возьми гостинец и поблагодари дядю. И беги к себе в комнатку. Ты у меня мальчик большой, стыдно такому быть наяном.
Зажав в кулаке гибкий, как резина, ломтик колбасы, Толик со всех ног бросился вон из «гостиной» боясь, как бы мать не дернула его за вихор. Вслед за сыном собралась уходить и Дашура.